Звездолет с перебитым крылом
Шрифт:
— Не единственная…
Но довозразить я не успел, Дюшка подскочил ко мне, сунул руку в сумку и нагло достал сине-белую банку.
— Вот! — воскликнул он. — Вот она!
Дюшка рванул к Анне и вручил ей сгущенку с такой торжественностью, с какой вручают выигрыш в лотерею. И Анна приняла сгущенку торжественно и аккуратно, точно она опасалась, что жестянка разобьется.
— Ее можно так есть, но вкуснее сварить, — посоветовал Дюшка. — Только на медленном огне надо.
— Варить? — немного удивилась Анна.
— Да, варить. Это очень вкусно. Она как карамель получается; если на хлеб намазать, особенно хорошо. Но надо очень осторожно, мы как-то на октябрьские варили, так у нас она взорвалась и весь потолок загваздала! Потом ложками соскребали!
Он стал рассказывать Анне об особенностях варки сгущенки, а я направился к Марку, занимавшемуся приготовлением супа. Суп странный у него получался — из томатного сока и с рыбой. Рядом с Марком стояло ведро с наловленной и уже почищенной мелочевкой: ельцы, окуни, ерши и сорожка — не зря я ему удочку наладил. Толковый тип, стоило подсказать про удочку, а дальше сам справился, еще как справился, полведра натаскал. Марк доставал рыбешек из ведра, внимательно оглядывал каждую, после чего опускал в кипящий томат.
— Что за суп? — поинтересовался я. — Харчо? Почему тогда рыба?
— Не знаю, — пожал плечами Марк. — Я так варю, по себе. Рыбы наловил — и варю, хорошо же.
— Из томатного сока?
— Ага. — Марк примерил к ладони окуня, улыбнулся, запустил в котелок. — С томаткой суп будет. Будет ведь? — Марк посмотрел на меня.
— Наверное. Хотя я не знаю…
— Я знаю. — Марк продолжил сгружать рыбу в варево. — Я все про это знаю. Надо эти еще запустить, длинные…
Марк отправил в котелок еще рыбешку, я заметил, что места там мало осталось, рыбины друг на друге сидели, не суп получится, а каша. Рыбная. А Марк взялся за морковь. Она у него уже почищена оказалась, две штуки. Одну мелко нарубил своим ножом, вторую, чуть подумав, кинул целиком.
— Теперь лук…
Лук Марк порезал на чурбаке, то есть не порезал, а как-то посек. Он ставил луковицу на дерево, прицеливался лезвием и шинковал быстрыми движениями, так что через минуту оставались лишь мелкие кубики. Измельчил три штуки, а когда получилась изрядная горка, Марк ссыпал ее в варево и сходил за следующей банкой сока.
— Гущеварно получилось, — порадовался он. — Смотрите-ка!
Марк воткнул в котелок деревянную черпалку, она чуть наклонилась, но не упала.
— Суп как надо, — сказал Марк. После этого он добавил в котел еще томатного сока.
Я сильно сомневался, что получится съедобно. Но Марк был человеком в себе уверенным. Он натрусил в суп черного молотого перца, потом подсолил, потом помешал, потом стрельнул для запаха угольком.
Дюшка продолжал приставать к Анне со сгущенкой, рассказывал, как из нее можно сделать много разных вкусных штук, не только торт «Муравейник». Анна терпеливо его слушала и смотрела на реку. И я стал смотреть на реку, течение потянуло и закружило, и я послушно потянулся за ним; ближе к противоположному берегу в воде лежал камень, его верхушка выступала над поверхностью, мне в голову какие-то странные мысли приходили, раньше я о таком никогда не думал, огненные искры в глубине золотого океана. Янтарь.
Кажется, я уснул, разбудил меня Дюшка, толкнул в плечо, я открыл глаза.
— Ну ты даешь, — усмехнулся он. — Задрых посреди дня.
— Устал чего-то, — ответил я. — Глаза заболели.
Я огляделся. Марк пробовал томатный суп, Анна рвала смородиновые листья в чайник, солнце сильно опустилось и висело над деревьями на другом берегу.
— А вы что делали? — спросил я.
— Марк готовил, а мы с Анной говорили.
— Про что?
— Про китов.
Проснулся окончательно.
— При чем здесь киты?
— Анна спрашивала, видел ли я китов.
— А ты видел, что ли?
— Да, — ответил Дюшка. — Я же видел китов, когда мы во Владивосток ездили. Издалека, правда. Целое стадо косаток на север шло.
— Зачем Анне киты?
— Не знаю, — печально ответил Дюшка. — Сказала, что хотела бы увидеть китов. Не знаю…
— Скоро готово будет, — сказал Марк.
Он притащил из палатки батон, стал крошить в котел. Отламывал куски и кидал, отламывал и кидал, не забывая откусывать от горбушки, — никогда не знал, что так можно еду готовить. Какая-то тюря получалась. Но пахло вкусно.
— Готово. Можно есть.
Марк снял котел с огня и поставил на траву, Анна посадила на угли с краю чайный котелок и подложила пару веток. Мы собрались вокруг котла, уселись на наломанные еловые лапы. Марк раздал всем по алюминиевой миске и по алюминиевой же ложке и стал разливать суп. Я сразу понял, что сильно хочу есть и съем все, что предложат, даже этот странный суп Марка.
Но суп оказался здоровским! То есть очень вкусным, очень — наверное, это было самое вкусное из несладкого, что я когда-либо ел. Даже моя бабушка никогда так вкусно не готовила, даже картофельные шаньги, даже новогоднее мясо под шубой. Вся эта рыбья мелочь растворилась в томатном соке, и хлеб растворился, получилось что-то вроде томатного пюре, только… Только этого пюре я слопал бы, наверное, ведро. Полведра точно. Три миски я же слопал!
Дюшка меня перегнал, умял четыре. Марк оказался едоком плоховатым, осилил две. Анна ела почему-то мало. И по-другому. Медленно, чтобы почувствовать каждую ложку.
После супа была сгущенка. Мы с Дюшкой не стали в банку вмешиваться, да и Анна — съела всего одну ложку, а дальше со сгущенкой разбирался Марк. Он схватил банку и ушел дальше на высокий берег, чтобы съесть сгущенку в одиночку. А мы чай пили. Смородиновый чай с лепестками шиповника. И сушки тут очень кстати оказались, хоть и деревянные.
А после чая Анна принесла из палатки гитару.
Анна устроилась подальше от костра, и мы тоже отодвинулись. Я почему-то волновался. При мне еще никто на гитаре не играл и не пел. По телику я, само собой, видел, и на концерте самодеятельности тоже, но вот так нет. В жизни оказалось, что все совсем по-другому. Сам звук другой. И голос. И когда поют лишь для тебя.
Анна заиграла, а потом и запела.
Анна запела какую-то странную песню. Музыки в ней не было никакой, трынь-брынь — вот и вся музыка, и пела Анна не так, как поют. То есть совсем не пела, а рассказывала точно, пустым, безнадежно поломанным голосом.