Звездолет с перебитым крылом
Шрифт:
— У меня есть пятнадцать рублей, — сказал Дюшка.
Так и есть. Атомный подземный взрыв был отвлекающим маневром, а теперь хитрый Дюшка нанес основной удар.
— Как ты все-таки думаешь, можно в нашем городе найти настоящие розы? — спросил он.
— Вряд ли, — сразу ответил я.
— Можно, — не согласился Дюшка. — Я знаю где. У Толстой. На пятнадцать рублей можно… букет купить целый.
Интересно, откуда у него пятнадцать рублей?
— Не продаст, — выразил я сомнение. —
— А для чего? — удивился Дюшка.
— Для других целей. Вот на Восьмое марта она всегда с розами гуляет. Идет, а в руках букет. Ни у одной женщины нет цветов, а у Толстой розы. Толстая шикарность любит.
Дюшка почесал подбородок.
— И на День Победы, — напомнил я. — Она всегда ветеранам-женщинам по розе дарит. Или если артисты какие приезжают…
— Пятнадцать рублей, — напомнил Дюшка.
— Тут дело принципа, — возразил я. — А потом Толстая передовик, ее рублями не соблазнишь.
— Зачем она тогда на вокзале торгует?
— Я же говорю, она шикарность уважает. У нее копейка есть, так она теперь на «Волгу» копит. А розы… Она утром, когда чай садится пить, любит, чтобы у нее в вазочке всегда свежесрезанная белая роза стояла.
— Для чего?
— Для души, — ответил я. — Всю ночь на заводе тесто замешиваешь, корячишься, а утром вот хочется, чтобы красиво было.
Это я придумал вообще-то. В кино каком-то видел. Завтрак с белой розой.
В розу для души Дюшка, кажется, поверил.
— Так что со своими пятнадцатью рублями можешь не соваться.
Это я нарочно. Наверное, ради пятнадцати рублей Толстая отступит от своих убеждений, но облегчать Дюшке жизнь я не собирался, он же мне воду не помог таскать.
— А если… — предположил Дюшка.
— Не советую, — тут же сказал я. — К ней однажды два солдата залезли, хотели яблочек нарвать. Она их голыми руками скрутила и в подпол кинула. А у них увольнительная. Они ей всю картошку на участке выкопали, и колодец заодно.
Дюшка поморщился.
— Вадь, может, со мной сходишь? — спросил он негромко.
— Куда? — сделал вид, что не понял.
— К Толстой. Понимаешь, если я один пойду, то она подумает, что я деньги украл у родителей, и розы мне точно не продаст. А ты скажешь, что тебе для мамы нужны…
— А тебе для мамы не нужны? — поинтересовался я.
— А я тебе винтовку свою подарю, — тут же придумал Дюшка.
— Разболтанную? — усмехнулся я.
— Там пружину поменять — и как новенькая будет! — заверил Дюшка.
— Да у твоей винтовки в стволе все резы давно стерлись, ее выкинуть пора…
— Вадь!
Любовь — это великое чувство. Даже в исполнении Дюшки оно вызывает во мне уважение. И потом… Если Анна на самом деле никогда не видела роз…
Я согласился. Винтовка мне не помешает. Из плохого оружия еще полезней учиться стрелять: потом из хорошего легче будет. Переоделся, и мы направились к Толстой.
Всю дорогу Дюшка молчал. Не пересказывал книги, не рассуждал о фильмах, не придумывал историй про атомные подземные лодки. Молчал. Доставал из кармана деньги, пересчитывал, хотя там и считать было нечего — три синих пятерки. Но он пересчитывал их так часто, что я понял — все-таки украл. Скорее всего, у отца стащил. Не, любовь — это великое чувство, особенно с первого взгляда.
Вокруг дома Толстой забор из резного штакетника, сам дом кирпичный, с двумя гаражами, с железными воротами. Без собаки. Зачем Толстой собака, когда она сама убивает кулаком лошадь?
Дюшка остановился.
— Передумал? — спросил я как можно ехиднее.
— Нет, просто…
Дюшка замялся, потом решительно толкнул дверь.
Мы вошли во двор.
Толстая сидела на скамеечке и разбортировала колесо от «жигулей». Машина стояла тут же, приподнятая на деревянные подставки. Домкрата рядом не валялось.
— Чего пожаловали? — спросила Толстая.
Толстая по виду не шибко толстая. На это многие попадаются — те же солдатики или химики, которые картошку на перроне едят, а потом норовят быстро запрыгнуть в отбывающий поезд. Толстая запрыгивает следом и молотит неплательщика до сорок девятого разъезда. А так она средних размеров, только руки выдают мощь. Руки у нее страшные, видишь такие и понимаешь — лучше не связываться. Все-таки Дюшка хотя и трус, но не совсем, я бы к Толстой идти не решился.
— Здравствуйте, — вежливо сказал Дюшка.
Я тоже поздоровался, нам же здоровья Толстая желать не стала.
— У нас к вам дело. — Дюшка сразу достал деньги.
Толстая молчала, а Дюшка принялся рассказывать. Он, как оказалось, сочинил целую историю. Про то, как к нему приехала сестра из Самарканда, больная туберкулезом, девочка лежит, не вставая, пьет клюквенный кисель. А по ночам она плачет во сне, а по утрам хочет понюхать букет роз. Девочку лечат чагой, но пока улучшений не видно.
Врал он не очень умело, не думаю, что такая женщина, как Толстая, поверила в настолько жалкую историю. В придачу Дюшка пошел безобразными розовыми пятнами, словно его пробило моментальным лишаем. Это было позорно. Не лишай, а вот все, что происходило: вранье, унижение, глупость. Но я не ушел.
Дюшка продолжал врать про туберкулезную из Самарканда, Толстая слушала. А я стоял чуть в стороне, чтобы бежать. Когда Дюшка стал заходить на второй круг, Толстая сказала:
— Жаркое лето.