Звездолет с перебитым крылом
Шрифт:
— Это про бомбардировку Хиросимы, — сказал я. — Про японскую девочку, ее звали Садако, она выжила при взрыве, но потом заболела.
Если честно, то мне и на плакат глядеть неприятно было. Мы всем классом ходили, в месячник мира в позапрошлом году. Кино жуткое.
— А дальше?
— Она заболела раком крови. А ей сказали, что если сделаешь тысячу журавликов из бумаги, то можно загадать желание. Она начала их складывать…
Мне вдруг сделалось немного страшно. Потому что я увидел, что Садако похожа. На Анну. Нет, не лицом, лицо другое было. Глазами.
— Как это, бумажные журавлики?
— Это как самолетики, — объяснил я. — Я не умею делать. Могу посмотреть, у меня в «Пионере» схема была.
— А что с ней стало? С Садако?
— Она делала журавликов. Ей все приносили кусочки бумаги, а она из них складывала…
Я не дорассказал, со второго этажа спустились Дюшка и Марк. Дюшку в кинотеатре знали все, поэтому буфетчица продала ему целых четыре бутылки лимонада. К лимонаду полагалось блюдечко с пирожными и бутерброд с сыром. Судя по перепачканным крошками лицам, Марк и Дюшка свои пирожные уже слопали, те, что остались на блюдце, предназначались нам с Анной. Пирожные я оставил ей, а сам сгрыз бутерброд — сыр, как полагается, был сух и оцарапал десны.
Зазвонили в звонок, открылась дверь в зал, и молоденькая билетерша Сарапульцева стала запускать народ внутрь. Мы встали в очередь. Очередь как очередь, но Анна и Марк стояли как-то очень торжественно и строго, точно не в кинотеатр, а в какой-то музей большой. Забавно.
Дюшка, как всегда, достал места на первый ряд, самые хорошие. Многие считают, что самые хорошие места — это задние, но нам первый ряд нравится. Никто перед тобой не маячит, а экран точно нависает, ты словно сам в фильме оказываешься.
Мы расположились прямо в середине ряда и вытянули ноги. Скоро зал набился целиком, свет погасили и запустили журнал про судостроение.
Я люблю про вред алкоголизма, или про американскую военщину, или про какого-нибудь изобретателя, придумавшего автомат для выпечки блинов. А про судостроение скучно, ну построили ледокол, ну отправили на Северный полюс, план какой-то перевыполнили, северный завоз завезли. Тоска.
Журнал тянулся и тянулся, но Анна и Марк смотрели его с интересом, так что Дюшка, который пустился в болтовню про то, что ледоколы скоро вымрут, потому что все будут перевозить на дирижаблях, замолчал и стал тоже смотреть.
А потом началось про самураев.
Мне нравятся «Семь самураев». Да они всем нравятся, все их не по одному разу смотрят, а потом еще раз хотят посмотреть. Едва по экрану пускаются бегать мужики с косыми саблями, как вокруг все исчезает словно.
В этот раз так же случилось. Кинотеатр растворился, я оказался в черно-белой Японии и оглох от криков, пальбы и ярости. Потом все закончилось, Дюшка дернул меня за руку, и очухался я только на воздухе.
Публика выдавливалась на улицу. Мужики стояли вдоль стены, курили, усмехались и покачивали головами. Мальчишки размахивали руками и что-то по-японски кричали. Дюшка бывало улыбался. Анна молчала. Но ей фильм понравился, я это по лицу понял.
Марк не показывался долго, а как вышел, сразу двинул под рябину, туда, где было совсем темно. Отвернулся и встал, повесив голову, и так и стоял. Странно стоял, как ненужный самурай, ссутулившись, спрятавшись в куртку, один.
— Что это с ним? — спросил я.
— Плачет, — ответила Анна.
Глава 8. Гало
Дюшка заявился часов в девять. Я носил воду в баню. Двадцать ведер принес, и оставалось еще двадцать. Это где-то минут на сорок работы; если бы Дюшка мне помог, то на полчаса, но он, конечно, не помог. Таскался за мной, зудел о какой-то посторонней ерунде, о какой-то своей троюродной тетке из Якутска, которая разводила волнистых попугайчиков и достигла в этом мастерства. Я догадывался, что ему нужно, но виду не подавал, воду носил.
— Мне кажется, она любит розы, — сказал Дюшка наконец. — Все девчонки любят розы.
Я уже почти добил воду, два ведра осталось.
— Ну и что? — спросил я. — Ну любят. Где ты в нашем городе розы найдешь?
С розами у нас плохо. У нас если люди женятся, то цветы из области привозят. Цветы, торт с кремом, «Волгу» белую можно заказать.
— А ты наломай шиповника, — посоветовал я. — Шиповник — это дикая роза.
— Ты что, дурак? — усмехнулся Дюшка. — Думаешь, Анна не отличит шиповник от розы?
Я подошел к колодцу, откинул крышку, поймал очеп. Не очень люблю воду с колодца носить, тяжело. Зато вода в нем хорошая, в бане без мыла можно мыться. Но после сорока ведер плечи отваливаются и шею тянет.
Я дернул очеп вниз, нагнул журавль, затолкал ведро в сруб. Булькнуло. Я всегда ведром чиркаю по дну колодца — чтобы зачерпнулось песка. Двадцать лет назад мой папка вот так зачерпнул воды и достал со дна золотую монету, дедушке вставили два зуба. Мне золотые монеты не попадались, однажды двадцать копеек выудил проржавевшие, ну и гвозди.
— Говорят, в Ивановской области недавно атомную бомбу под землей взорвали, — сказал Дюшка. — Теперь там вся вода заражена в колодцах, и воду им привозят в бочках.
— Зачем взорвали? — не понял я. — Для чего?
— Для совершенствования военной техники, — объяснил Дюшка. — Но это так в газетах пишут, а на самом деле все не так.
— То есть?
Я достал из колодца воду, перелил в свое ведро.
— Там на самом деле уничтожили подземную лодку, — выдал Дюшка. — Когда мы во Владивосток ехали, с нами мужик в купе был, он про такие рассказывал. Реки текут не только по поверхности, но и под землей. И есть такие лодки, которые могут по этим рекам проплыть.
Дюшка заглянул в колодец. И я заглянул, точно надеялся увидеть там спину такой подводной лодки.
— Подземная лодка американцев зашла сначала в Волгу, потом стала продвигаться под землей в сторону Москвы, — сообщил мне Дюшка. — Локаторы вроде Соленого Бора не только небо слушают, но и землю. Вот как услышали эту лодку, так, пока не поздно, ее атомным взрывом и сожгли.
Я достал из колодца второе ведро. Что-то я слабо верил в атомный взрыв в Ивановской области, Дюшка это придумал. А про подземную лодку уж наверняка придумал.