Звездолет с перебитым крылом
Шрифт:
А мы слушали. Слова в песне тоже какие-то… Простые, но при этом…
Это была фантастическая песня. Про космонавта, плотно застрявшего на чужой планете. Он исходил всю Галактику вдоль и поперек, но не нашел того, что потерял, и постепенно начинал понимать, что не найдет этого никогда. Ему было очень худо, он потерял свой корабль и потерял свой дом, но делал вид, что не отчаивается. На последние деньги он покупал пачку сигарет и билет. Не домой, а дальше сквозь пространство, вперед, все время вперед, только вперед. Билет на старый потрепанный космическими ветрами и камнями звездолет с помятыми бортами и сожженным крылом. Что, взлетая, оставлял земле тень.
Я очень хорошо это себе представил: космодром на забытой всеми планете, стартовая площадка, ветер гонит с пустыни рыжую пыль и перекати-поле, далеко в песке тонет последний город. И тени от ушедших в пространство кораблей, оставшиеся на выеденных солнцем плитах. Тени, тени, только тени, как от людей.
И пачка сигарет в кармане как знак того, что надежда еще осталась.
Эта песня кончилась, а мне ее сразу захотелось заново послушать. Но Анна не стала повторять, сидела на пне и лениво брякала пальцем по струнам, брым-брым, брым-брым.
Я думал, Дюшка обязательно что-нибудь скажет, но он молчал, смотрел в точку. Тоска и надежда и еще что-то там было, я не понял.
Наверное, Анна поняла, что песня нас потрясла. Она еще немного побрякала по струнам и стала следующую песню петь. А мы стали слушать.
Другие песни Анна пела таким же равнодушным и пустым голосом. Но почему-то именно такой голос как-то усиливал в песнях всю суть, весь смысл, что ли. Я слушал и видел, про что она пела, но все равно первая песня у меня в голове так и вертелась. Я видел летное поле, и через него шагал человек с кожаным чемоданом, и звездолет разогревал двигатели и целился верхушкой в небо. А смерть стояла под синим ночным фонарем и аккуратно записывала что-то в толстую клетчатую тетрадь.
Глава 7. Семь самураев
На следующий день мы катались. Я, Анна и Марк. Отправились на бетонку, на холм. Анна сама вчера попросила — где-нибудь на великах покататься. Можно, чего не покататься-то?
Дюшка показался с утра и сразу убежал, загнали его на какие-то важные домашние дела, полоть, наверное, но свой «Салют» он нам оставил. Что само по себе было уже необычно: к своему велику Дюшка не подпускал никого, но ради Анны он сделал исключение.
Потом показалась эта парочка. Анна была задумчива и смотрела под ноги, а Марк, увидев велики, чуть не заплясал от нетерпения.
Мама заметила Марка и Анну, и позвала чай пить, и глядела на них, как на сироток, подкладывала клубничное варенье, мазала масло на батон и вела себя гостеприимно. А вечером будет расспрашивать — что это за ребята? На цыган одежкой похожи, но лицом не цыгане. Кто тогда? Вот в Игнатово такие в дом ходили, а потом там копилка с рублями пропала. А я скажу, что туристы. А отец их на лодке из верховьев сплавляется. И спрошу — что, если туристы, мне теперь не дружить, что ли? А маме стыдно станет, и она дружить разрешит, но накажет не быть лопухом, а думать головой. Я пообещаю.
Красивая девочка, скажет мама. Очень. Сразу видно, что городская. Ей не жарко в этой куртке? А брат ее на беспризорника похож, только и глядит, что стащить. И что за имя такое странное? Дружи с ними, сынок, дружи. Но не забывай про своего троюродного брата из Парфеньево, он тоже дружил-дружил, а у него мотоцикл угнали, а он три года копил.
Не будь дураком, скажет мать. Я пообещаю.
После чая отправились кататься. Если честно, мне самому хотелось на «Салюте», «Салют» — это тебе не «Орленок», и едет мягко, и руль удобный, и в случае чего соскочить с него сподручнее. Но как-то предлагать Анне «Орленок» я не решился, взял за рога «Салют», подкатил ей.
Марк с уважением похлопал велик по седлу.
— Есть одна проблема, — сказала Анна.
Мы шагали по Водопроводной, мимо стадиона, мимо той самой канавы, мимо кучи крупного белого песка, которая лежала еще с зимы и которую постепенно растаскивали для цветочных горшков, на окраину шагали, на холм. Там кататься удобно, потому что длинный спуск.
— Есть одна проблема, — повторила Анна.
— Какая? — спросил я.
— Не катаемся, — вставил Марк, он шел, как всегда, рядом с Анной и держался за велосипедное седло.
— Мы не умеем кататься, — пояснила Анна.
— Как это? — не понял я.
— Мы никогда не катались на велосипедах, — старательно произнесла Анна.
— Почему? — глупо спросил я.
— У нас негде, — ответила Анна. — Там…
Она задумалась, а Марк объяснил.
— Пересеченная местность, — сказал он. — Сильно пересеченная, ямы. И набросано. Негде ездить, сразу упадешь.
— Это где так? — спросил я.
— В лесу, — ответила Анна. — Ветром часто деревья ломает, дорог нет, река, зачем нам в лесу велосипед?
Интересно, если они на велосипеде ездить не умеют, как они на мотоцикле собирались?
— Это несложно. Ездить то есть. Главное двигаться, а как остановился, так и упал сразу.
Сказал я и дернул курок звонка.
Зря я это сделал. Марк восхитился и перекинулся от Анны ко мне и теперь шагал рядом с моим «Орленком» и дергал звонок. И каждый раз совершенно искренне впечатлялся. Дикие люди из тайги. Всю жизнь питались одной брусникой. Их можно понять, у них отец лесник.
Интересно, если их в лоб спросить, ответят? Про тайгу, про дичь, про пересеченную местность? Вряд ли.
Да и спрашивать в лоб почему-то не хотелось. У Анны есть тайна, очень хорошо. Вот у меня тайны нет, как лето, так хоть на стенку со скуки запрыгивай. А в следующем году отец грозится на месяц в плодоовощной совхоз загнать, вот где взвоешь, и уже не до тайн будет, какая тайна в турнепсе? Скучно. И все понятно, как дальше.
Дзинь, дзинь, я стал подумывать — не подарить ли Марку этот звонок? Пусть радуется. Губная гармошка у него есть, теперь будет еще в звонок звонить. А у меня еще на чердаке горн валяется помятый, если в него задудеть…