Звездолет с перебитым крылом
Шрифт:
— Да время всегда хорошее, — перебил я. — Надо лишь уметь в нем правильно устроиться. Вот и все. Тебе с Котовым поговорить надо, он про это много знает, как потеплее.
— Это неправильно, — упорствовал Дюшка. — Это… неправильно — подстраиваться под время, надо время под себя менять.
— Болван ты. — Я постучал Дюшке по голове. — Пей сушеный шиповник. И, может, пойдем уже? Сидим тут как дураки.
Дюшка потер затылок:
— Все равно… Я хочу в будущее.
— Будущее не резиновое, — сказал я. — Там все места давно заняты.
Какой-то у нас странный разговор получился. Большой. Раньше мы о таком никогда и не думали разговаривать, а тут вдруг… Снова как в книжках. Во всех книжках герои рано или поздно такой разговор затевают, без него никак. Самое смешное — вот ввязываешься в такой спор и начинаешь чувствовать себя очень взрослым. И умным. Во всяком случае, я тогда чувствовал себя гораздо умнее Дюшки. Взрослее.
А если еще по-настоящему подумать про этот спор… Глупость. В восьмидесятом спорить про сорок лет спустя.
— Да там всем места хватит, — уверенно заявил Дюшка. — Каждому уголочек найдется: и талантливому, и обычному, и любому. Все будут жить с удовольствием. Ты не понимаешь, Вадька, не понимаешь… Мы заслужили будущее.
— Чем это? — усмехнулся я.
— Да всем! Мы же хорошие. Хорошие! А значит, нам там место. Ты только представь…
Он стал рассказывать.
И опять ничего нового, все из фантастических книжек и немного из фильмов. Вкалывают роботы — счастлив человек.
Я хотел у него спросить — а сволочей куда девать? Вот все так хорошо будет, что же с гадами разными делать? Но знал, что у него и на этот вопрос готов ответ. Скажет, что сволочи от такой жизни захиреют и как-то сами собой повыведутся. Вместе с дураками. Как вши и блохи. Раньше все были вшивые и блохастые, но постепенно-постепенно эти гадкие насекомые вымирают от всеобщей гигиены. Так и негодяи вымрут.
— От душевной чистоты, — сказал Дюшка.
Похвалин вымрет, как же, подумал я. Толще он станет и сильнее, вот это наверняка. На бесплатном-то мороженом. А потом у Похвалина души может не быть, а если и есть, то он ею вряд ли пользуется.
— И ты веришь в это?
— Верю, — сказал Дюшка.
— Ну-ну. Посмотрим.
— И ты верь. — Дюшка уставился на меня. — Чем больше людей верит, тем скорее все так и случится.
— Чем больше шкаф, тем шибче грохот, — ответил я. — Вот это да, вот это точно.
На это Дюшка не нашел что сказать.
— Пойдем. — Я кивнул в сторону берега Анны. — А то у тебя цветы опадать начали.
— Да, пойдем.
Я спрыгнул с поваленного дерева, и мы пошагали к Анне. Дюшка молчал, то ли злился, то ли обдумывал нашу беседу. А я, наоборот, разговорился.
Я ему это и раньше говорил, а сейчас повторял. С каким-то взрослым и злым удовольствием повторял в сто двадцать пятый раз, так первоклассник рассказывает младшему брату про то, что Деда Мороза нет, это всегда пьяный папа, всегда. Доказывал, что Дюшка сам не заметил, как погряз во вранье. Потому что в книгах и фильмах вранья больше, чем наполовину. В книгах не как есть, а как должно быть, и от этого у многих в головах происходит смещение, они начинают путать книги и жизнь. Так вот, Дюшка давно перепутал книги и жизнь и меня еще в это втянул. Но это только в книжках хорошие побеждают нехороших, а на самом деле и по-другому случается.
Говорил про Котова, который тоже врун. Но врет не по наивности, а наоборот, из вредности. Его вранье похоже на расстановку капканов — хороший капкан и через полгода сработает. Котов будет жить в своей Москве, а заложенные им мины ждут назначенного часа, его вранье может сработать потом, через годы.
Говорил про то, что пора опуститься… То есть про то, что пора опуститься с небес на землю, я не успел сказать.
— Тихо!
Глаза у Дюшки округлились, как в кино, он толкнул меня в плечо, и мы прижались к толстой сосне.
— Что?
— Они!
— Кто?
— Бачурин! — зловещим шепотом ответил Дюшка.
Я быстро выглянул из-за дерева. Мне представлялось, что известный рецидивист Бачурин выглядит так: здоровенный мужик в ватнике и зимой и летом, бритый наголо, со зверским выражением лица, с синими наколками на руках. В сапогах, за голенищем обязательно финарь.
А нет.
Показался еще один мужик, теперь двое их было.
— А это Осокин, его дружок, — объяснил Дюшка. — Они вместе магазин грабили. Но сидели, кажется, в разных местах…
И Осокин, и Бачурин выглядели совсем не так, как мне думалось. Они были похожи… я не сразу понял, на кого, а Дюшка вот сразу. У него мозг быстрее работает.
— Они же как самураи, — прошептал он. — Из позавчерашнего фильма. Бачурин — Кикутиё, а Осокин как Кюдзо!
Точно. Как самураи, теперь и я увидел. Самураи. Одежда нарезана полосами и издали напоминала обтрепанные самурайские халаты. Босиком. Это по лесу-то босиком! По сучьям и шишкам голыми пятками.
Но самое смешное заключалось вовсе не в одежде, а в прическах. И Бачурин, и Осокин были необратимо обриты. Но не полностью, а на старинный японский манер — когда посередине, от лба до затылка, выбрито, а по краям головы оставлены дурацкие пучки. Вид одновременно грозный и нелепый.
— Самураи, — сказал я.
— Точно, самураи, — подтвердил Дюшка. — Смотри, они как пришибленные.
Бачурин и Осокин выглядели глупо до невозможности. Если бы я не знал, что это самые главные в городе уркаганы, никогда бы на них не подумал. Они были похожи на клоунов. И двигались как-то странно, бродили между деревьями как лунатики, одурело улыбаясь.
— Кто это их так? — спросил Дюшка.
Просто так спросил. А я бы и не спрашивал. И так понятно.
— Смешно, — хихикнул Дюшка. — Представь, как они в таком виде в городе появятся.
Я представил. Как бритый под самурая Бачурин входит в пивбар на берегу реки и тамошние пьяники дружно выскакивают в окна. Или как они в таком вот виде идут по улице Советской, а прохожие шарахаются по сторонам, а стая собак, живущая во дворе десятого магазина, с пониманием следует по пятам.
— Обоих в дурдом отправят, — ухмыльнулся Дюшка. — В Никольское. Будут коробки клеить.
Я подобрал шишку, прицелился, кинул, попал Бачурину в лоб. Бачурин шишки не заметил, так и продолжал брести.