Адония
Шрифт:
Николас, юноша, годами двумя постарше Адонии, спешно приготовлял шпаги. Они были безжалостно загублены местным кузнецом: их острые концы, раскалив, он загнул и сплющил, оставив в тупой оконечности тонкую щель. В этот просвет Николас вдевал шерстяной жгутик, завязывал его, обрезал концы, и обмакивал в горшок с краской. Конец шпаги Адонии он окрасил жёлтой краской, а свою обмакнул в зелёную. Подняв её к лицу, он задумчиво проговорил:
– Похоже на цвет помёта лягушки.
В этом была издёвка, и больше того – оскорбление. Но оскорбление такое, что не придерёшься. Ничего не было произнесено в адрес самой Адонии, и всё же стоящие рядом понимали иносказание.
Адония, Николас, Маленький и пятнадцатилетний Робин взялись за свёрнутые белые ткани. Они оказались грубо сшитыми балахонами. Набросив их через головы, подростки обвязали балахоны в поясах, тотчас превратившись в отряд белых мундиров.
Вызванные Глюзием вошли в круг. Подняли безопасные шпаги с ярко окрашенными наконечниками, приняли боевые стойки. Качнулись тела, коротко звякнул металл. И тотчас на снежно-белом балахоне Адонии, в самом центре поместилось зелёное пятнышко. «Помёт лягушки…» Лицо её было бесстрастным. Она научилась прятать обиду, но, как любая девочка-подросток, страдала от её присутствия в сердце. Нет, Адония фехтовала даже по строгим меркам Глюзия хорошо, но потенциала воли, необходимого для того, чтобы на самом деле оставаться бесстрастной, у неё не было. Противник, который всё же время от времени проигрывал ей, бессовестно пользовался её ранимостью. Вот и сейчас Адония досадно пропустила вполне безобидный выпад, и плечо её оснастилось ещё одним зеленоватым пятном.
«Он всегда очень умело расстраивает меня перед боем. Я ведь двигаюсь быстрее его, и он… Выпад!.. боится меня. Вот, явная дыра в его позиции, я могла бы сейчас… Тушэ!.. достать его… Выпад!.. Но локоть – как ватный.»
Тушэ! Выпад! Укол!
– Два – один, – негромко произнёс стоящий за кругом Маленький.
«Вот только он всегда на моей стороне…»
– Три – один!
«У манекена я – как змея, даже самой нравится. Почему же здесь, в схватке передвигаюсь как кукла?»
– Четыре – один!
– Стоп! – скомандовал Глюзий. – Обновите краску.
Адония, опустив шпагу, стояла, не выходя из круга. Её краска была постыдно свежа. Обмакнуть свою шпагу в горшок отправился один Николас.
– Внимание! – сказал Глюзий, когда Николас вернулся. – Завтра я отправляюсь в маленькое путешествие по южному побережью. Того, кто сейчас выиграет, я возьму с собой и буду давать персональные уроки. Алле!
«Это не совсем честно. Ведь видно же, кто выиграет. На мне – четыре пятна, на Николасе – только одно. Конечно, Глюзию приятней путешествовать в мужской компании, а не со мной – сопливой девицей. Любимицей патера… Хоть и мастер – а не совсем честно!»
Действительно, это было нехорошо. Условие произнесено не перед схваткой, а позже, когда многое было уже очевидно. И это неравенство являлось безусловно обидным для Адонии, и должно было её ещё больше ослабить. Однако имелось в ней свойство, которое в своё время помогло ей остаться жизнерадостным человеком в неравной войне с донной Бригиттой: чем в более сложные условия её ставили, тем увереннее она себя чувствовала. «Чем хуже – тем лучше».
«Николас уже ликует… – Адония ушла в низкую стойку, провела точный синистр. – … Он считает, считает уколы… а о втором условии, похоже, от радости-то забыл!»
Николас, с холодной полуулыбкой наблюдая за её лицом, почувствовал неподдельное удовольствие: вот то, что всегда до дрожи приятно! Лицо этой гордой девицы, любимицы патера, сделалось злым и отчаянным. Сейчас она бросится в стремительную, нелепую, разрушающую собственную защиту атаку. Обеспечено ещё два или три укола…
Да, она сделала отчаянное лицо и обрушила ряд злых, жёстких ударов. Николас, отступая, без особенных усилий парировал – и точно бросал выпады, – есть укол, ещё есть укол… Есть! Вот и седьмой!..
– Заступ!! – во весь голос вдруг выкрикнул Маленький.
Николас, увидев вдруг, как, отбрасывая маску отчаяния и обиды, лицо Адонии делается улыбающимся и счастливым, похолодел. Он ещё не понимал, в чём дело, но чувствовал, что где-то эта маленькая змея его перехитрила. Заполошенно осмотрел свой балахон – всего два жёлтых пятна. Метнул взгляд на её – семь зелёных!
– Заступ! – с металлом в голосе подытожил и Глюзий.
Николас глянул под ноги – и похолодел. Обе ступни его находились за белой, отсыпанной известью линией.
– Робин, Маленький! – не обращая больше на него внимания, скомандовал Глюзий. – В круг!
– Действительно, помёт лягушки, – сказала Адония, проходя рядом с онемевшим противником и со скорбной миной глядя на свой запятнанный балахон. – Поеду-ка к морю. Отмоюсь.
Невероятное дело
Адония наслаждалась путешествием. Неторопливое передвижение по зелёным лесам и полям доброй матушки Англии. Глюзий – верхом. В распоряжении Адонии – лёгкий крытый возок. Она же сама и правила парой спокойных лошадок. Чистый воздух, простор, птицы самозабвенно поют, кузнечики неостановимо стрекочут. Какие-то весомые бумаги, а так же деньги в кошельке Глюзия позволяют им ехать там, где они захотят – иногда и вовсе без дорог, по полям, по пригоркам, по затенённым лесным опушкам. А вечера! Лениво шевелящийся костерок, тёплые сумерки. Лошадки мирно хрустят травой неподалёку…
Но самым потрясающим для Адонии был миг, когда они выехали на край пригорка, с которого, в просвете между деревьями открылось бескрайнее, на полземли, сверкающее под солнцем море.
– Это – море! – прошептала Адония, встав во весь рост на облучке возка.
Глаза её наполнились восторженными слезами.
– Да, – сказал Глюзий. – Море. Если я правильно взял направление, то внизу, на берегу, должны быть наши.
– Кто?
– Ты разве не знала? Они пораньше нас выехали. Регент и Фердинанд. О! Чувствуешь дым? Точно – они. Ждут. Правильное направление.
С болезненным стоном оторвавшись от созерцания сверкающего великолепия, Адония направила лошадей вслед за двинувшимся искать спуск Глюзием.
Здесь оказалась хорошо накатанная тропа, почти дорога, ведущая к самой воде. Сразу же и объяснилось присутствие этой тропы здесь, в стороне от большого проезжего тракта: пресная вода. Выбегая из скал, впадал в море довольно широкий ручей. Между ручьём и кромкой прибоя желтел ровный, уютный песчаный клин. Чуть в стороне, в камнях, горел почти бездымный костёр. Однако, когда лошади вытащили возок на песчаный пляж, ни Регента, ни Фердинанда там не оказалось. А копошился в ручье худой смуглый старик, с бритой головой, в коротких нательных панталонах. Адония спрыгнула с облучка, подошла ближе. Слез с коня Глюзий, привязал поводья к возку. Старик не обращал никакого внимания на прибывших. Он стоял, склонившись, в ручье, вглядываясь во что-то. Вот медленно опустил лицо в воду, на миг замер – и резко выпрямился. Выбрался из воды на берег. В руках у него билась небольшая серебристая рыбка. Он подошёл к незамеченному Адонией кругу, выложенному из камней на краю ручья, выпустил туда рыбку. И оказалось, что там их плещется уже примерно десяток.