Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница

Эминеску Михай

1884

ИЗ ТЬМЫ ЗАБВЕНИЯ…

Перевод Ю. Кожевникова

Из тьмы забвения, куда Стекают, как ключи, И боль, и радость, и беда, И сумерек лучи, Оттуда, кто уже угас И не вернется вспять — Хотел бы я, чтоб ты хоть раз Пришла ко мне опять. И если глаз твоих огни Уже не вспыхнут вновь, Спокойно на меня взгляни, Потухшая любовь. И если даже нежных слов Ты не произнесешь, Пойму я замогильный зов — То ты меня зовешь.

1884

ВЕЧЕРОМ НА ХОЛМЕ

Перевод А. Глобы

Слышен рожок, и под звездным мерцаньем Стадо на холм потянулось с мычаньем. Льется в овраге вода ключевая, Ты под акацией ждешь, дорогая! Светлая всходит луна над тобою — Смотришь сквозь ветви с узорной листвою: Влажные звезды роятся, мерцая, Сердце тревожной тоской наполняя. Тучи бегут, и луна уже выше. Ввысь поднимают дома свои крыши. Скрипнул журавль на ветру у колодца. Ясно пастушья свирель раздается. Скоро косцы возвратятся с покоса. Сторож бьет в доску, чуть звякнули косы. Звон, с колокольни слетев, проплывает. Пламя в груди моей жарко пылает. Скоро умолкнет село, засыпая. Скоро увижу тебя, дорогая! Мы под акацией сядем незримо, Я расскажу тебе, как ты любима. Склонимся в тень, голова с головою, И, улыбаясь, уснем мы с тобою. Кто не отдал бы всю жизнь за такую Ночь светозарную, ночь золотую!

Жан Стериаде (1880–1957)

«Белильщицы»

МЕНЯ НЕ ПОНИМАЕШЬ ТЫ

Перевод И. Гуровой

Готов оставить ныне все прежние мечты, Лишь разгадать бы тайну победной красоты. Загадочное чудо, стремясь тебя понять, Я безмятежность мысли решился разменять. На мелочи и сказки созвучья слов дробя, Их суетною песней хотел пленить тебя, Из образов оковы сковать своей мечте, Не дать прекрасной тени исчезнуть в темноте. ………………………………………………………. И вот, когда мой разум в бессилии паденья Из мук и боли сделал для милой украшенья, Когда, как мрамор светлый, ты предо

мной сияешь, Когда лучистым взором глаза мне ослепляешь, И в этом блеске ярком та мыслей глубина, Что в их ночи сокрыта, мне больше не видна, Когда к тебе сегодня моя любовь чиста, Как ты сама, как прелесть твоя и красота, Как жажда быть друг с другом, которой нет конца, У света и у тени, у камня и резца, Когда такой любовью сегодня сердце бьется, Что ей нигде подобной под сердцем не найдется, Когда люблю в тебе я так нежно и светло Движенье все, улыбку, добро и даже зло, Когда сегодня вижу в тебе свои мечты, Меня, моя загадка, не понимаешь ты.

1886

ЗВЕЗДА

Перевод Ю. Кожевникова

Звезды новорожденной свет, Стремясь к земле, проводит В пространстве сотни тысяч лет, Пока до нас доходит. Быть может, он уже угас В просторах мирозданья В тот самый миг, когда до нас Дошло его сиянье. Звезда потухла, умерла, Но свет струится ясный; Пока не видели — была, А видим — уж погасла. Была любовь, ее уж нет, Затмилась мраком ночи, Но все любви угасшей свет Мне ослепляет очи.

1886

ЧТО Ж ТЫ НЕЙДЕШЬ?

Перевод Ю. Нейман

Ты видишь, — ласточки летят, Под изморозью — виноград, Орешин сиротлива дрожь… Что ж ты нейдешь, что ж ты нейдешь? О, если б ты пришла, любя! Глядеть бы жадно на тебя, Усталой головой прильнуть К тебе на грудь, к тебе на грудь! По рощам, по долинам роз — Ты помнишь? — как тебя я нес, Любуясь блеском милых глаз, О, столько раз, о, столько раз! У многих женщин, говорят, Ничуть не меньше блещет взгляд, Но пусть прекрасны их черты, — Они — не ты, они — не ты! Из ночи в ночь, из года в год Тобой душа моя живет, Ты мной любима навсегда, Моя звезда, моя звезда!.. Печален осени закат, Шуршит на тропах листопад, Цветы исчезли, сжата рожь… Что ж ты нейдешь, что ж ты нейдешь?

1887

КАМАДЕВА [62]

Перевод М. Талова

Исцелить хотел я душу Сладостной любви отравой. И во сне призвал я Каму: Кама — бог любви лукавый. Прилетел прелестный мальчик Вмиг на крыльях попугая, И улыбка засветилась, На устах его блуждая. Он крылат, в его колчане Вместо стрел — цветы сокрыты С берегов священных Ганга: Эти стрелы ядовиты. Вот цветок мне в грудь вонзился, Пущен мальчиком крылатым. По ночам с тех пор рыдаю, Сон не в сон на ложе смятом. Наказал меня жестоко Камадева своенравный, Он — сын Неба голубого И Иллюзии тщеславной.

62

Камадева— бог любви в индийской мифологии.

1887

ДЖЕОРДЖЕ КОШБУК

СТИХОТВОРЕНИЯ

ATQUE NOS [63]

Перевод С. Шервинского

В зиму длительную ночью посойдутся кумы-сваты, На скамьи у печки сядут в полумраке теплой хаты И рассказывают сказки. Тороплюсь и я скорей Тоже слушать про героев, королей, богатырей. Дружно верим мы любому фантастичному событью. Забываешься, уходишь вслед за сказочною нитью. Вот рассказчик по старинке постепенно входит в роль. «Жил да был, — он начинает, — жил-был некогда король…» Как люблю я эти сказки с их медлительным подходом! В них народ родной описан, и притом самим народом. За простым повествованьем я слежу и часто сам Отдаюсь непринужденно завлекательным мечтам. Я младенчески блуждаю по стране воображенья, Вековечных идеалов нахожу осуществленье. Оживает каждый образ, что сызмальства мне знаком, Тех, чей лоб мы увенчали полубожеским венком. Что для мысленного слуха, что для умственного взора Десять создало столетий, вижу все: в горах озера, Степи с желтою травою, звезды в зимних небесах, Сосен стоны, плач долины, луг в сверкающих цветах. Сквозь туман решетку вижу, княжий терем различаю — И бреду себе, блуждаю по неведомому краю, По пределам аллегорий. Пробираюсь чащей роз. Я встречаю, примечаю все, что в мифах родилось. Вижу я Аэлетона и чертог его стеклянный, Место, где Аргир под дубом спал, как будто бездыханный, В час, когда пришла Елена с голубями. В стороне Козлоногие толпятся, подавая знаки мне. Трех чертей увижу злобных и с отважными их сечу, На высоком плоскогорье крепость Черную примечу… Сын Медеи!.. Эта сказка аллегорией своей Говорит о правде жизни, и чудесно скрыто в ней Под покровом идеала все, что худо в нашем мире. О, когда бы я ни слушал эту сказку об Аргире, Каждый раз я убеждаюсь, что народ, который рад Разодеть скелет рассудка в столь блистательный наряд, Совершить способен много. И орла поднять он в силе. Человек находит счастье не в одной сырой могиле! Вижу: в гору золотую Пипэруш-храбрец [64] идет, Вот со змием изумленным поединок он ведет. Из груди панциреносной у дракона пламя прыщет, Богатырь же трех прелестных королевских дочек ищет. Уповая под землею отыскать их невзначай, Гонит змиев, и проходит белый свет из края в край. Сын старухин вырастает не как прочие, а втрое. В небо палицу кидает, словно мяч, рука героя. Совершив, с подмогой счастья, достославные дела, Улетает он на крыльях небывалого орла. Вот и браком сочетался он с меньшою королевной. Пипэруш, о витязь храбрый, образец отваги гневной! Сердце льва, душа героя, вечно сильная рука, — Вера в близкую победу у тебя была крепка. Ты алмаз преданий наших, ты венчанный триумфатор! Вот и Красный Император и Зеленый Император. [65] Вижу прутья, что Зеленый вставил в девичье окно, Чтоб единственную дочку уберечь, могло оно. А она — краса красавиц! Над челом — луны сиянье, Солнце ей лицо ласкает, а в лице — очарованье. На плечах сверкают звезды серебристой красотой. Там блюдет святые рощи Понедельник наш святой. Там живой воды истоки. Среду вижу я святую: Сказ ведя о семизвездье, сеет вьюгу ледяную, На весь мир туманы стелет, снег наносит до поры. Вот и Пятница святая: у стеклянной той горы Для волшбы цветы сбирает, соки трав и зерна мака, Останавливает солнце и из книги Зодиака Тихо вслух ему читает. Вот дурной отводит глаз Вторник-свят, пугает зиму и весной пленяет нас. Вторник-вечер нагоняет страх на девок слишком смелых. Вижу я лукавых бабок, в чародействе наторелых. Те судьбу тебе предскажут, эти хворь заговорят, Сны неясные толкуют, видят лет грядущих ряд, — Но молиться и поститься надо им в усердье рьяном. Дальше вижу поле жизни, все заросшее бурьяном. Вижу я поляну счастья, вижу, как идет по ней Шагом медленным девица, всех разумней и нежней. Целомудренно лилеи грудь невинную лелеют. В золотых у девы косах розы пышные алеют. Не любви ли это символ, красоты чудесный клад? Восхитительнейший образ поэтических отрад! Розы песни напевают. То Иляна-Косынзяна [66] . Улыбнется — холод минет, зацветет весной поляна. Под стопами оживает цвет, увянувший вчера. Солнце путь свой прерывает, хоть ему спешить пора, — Трое суток после бродит, словно пьяное, шатаясь. Запоет Иляна песню — и трепещут, содрогаясь, Небо с звездными цветами, поле с звездами цветов. На заре она родилась, месяц на небе был нов. Спит на золотой кровати, умывается росою, Одарили три бутона колдовской ее красою, Чтоб по ней, по Косынзяне, целый мир с ума сходил. Там же молодец-красавец грустно по лесу бродил: Он влюблен, и все свершит он для Иляны-Косынзяны! Он родителей покинул, он ушел в чужие страны. Дни и ночи он блуждает, горько плача и стеня. Оседлал, Иляны ради, солнецветного коня. — Конь у молодца волшебный, конь поистине чудесный, Так высоко он летает, бороздя простор небесный, Что и звезды не поспеют и отстанут наконец! Ах, Иляна-Косынзяна! Ах, прекрасный молодец! Красота и благородство, дар высокий, величавый Вдохновенного народа! С добрым сердцем, доброй славой Вы живые нам примеры безупречной красоты. В вас навеки воплотились две народные черты: Поэтическая сила и полет воображенья. Вот откуда эти чары, этих образов рожденье. Вам навеки в мире сказка золотой воздвигла трон. Феи, дивные виденья, вкруг меня со всех сторон. Вот Зорилэ и Мурджилэ — сон их клонит вековечный, Вон три бабки-ворожейки там, где пруд белеет млечный. Вижу в дереве лавровом спрятавшуюся красу, Вижу я змеиный терем в очарованном лесу. Как похитить королевну, между змей там разговоры. Вижу край, где головами друг о друга бьются горы. Вон я вижу Ченушоткэ [67] , — он на выдумки не плох: В деревенскую повозку запрягает пару блох! Вижу я, как мать змиева мечет полымя из пасти, Час ночной танцует с внуком, — вижу всяческие страсти. Ну, а вот и знаменитый Стату-Палмэ-Барбэ-Кот. Сургэ-Мургэ влез на печку и набил горохом рот. Вот и старый Сфармэ-Пьятрэ, с ним болтает Стрымбэ-Лемне. В высоте орлы-гиганты там явились, как во сне, мне. Всем известно, что под сенью их величественных крыл Станет молодец цветущий краше, нежели он был. Вижу я Лягэнэ-Мунци, вижу я Ушор-ка-Вынтул, Даже Наудэ-Нуведе и Нагреу-ка-Пэмынтул. Вот колдуньи, вурдалаки, Матерь-Ночь, царица тьмы. Вот мороз, одетый в шубу, на дороге в край Чумы. Вот коварный Недруг мира, вот и Голод, злой и дряхлый. Прохожу я через рощи, где цветет бессмертник чахлый, В ту страну, где, если плюнешь, попадаешь в никуда… Эти сказки лет минувших живы в сердце навсегда. Эти образы, чаруя, предо мной проходят снова, Воскрешая дивной силой время века золотого, Воскрешая в сердце память о беспечном, ясном дне, И тепло воспоминанья улыбаются во мне. Я несусь в былое мыслью, то суровою, то нежной. Вот и холм Капитолийский и Олимп с вершиной снежной. Вижу я совет бессмертных, вон тритоны, Минотавр, Вон Циклоп с единым глазом. На челе героев — лавр. Боготворчество Эллады, — вновь его созданья живы! Все, что создали аэдов [68] вдохновенные порывы, Вновь душой переживаю; в этих мифах для меня — Наших сказочных героев близнецы или родня. Эти образы святые мифологии античной Крепко слиты с миром сказки, с малолетства нам привычной. Все тесней они сливались, — те же темы там и тут! И уже, отождествляясь, смысл и образ предстают. Миф Эллады заблудился, — полулюди, полубоги Перешли в пределы наши по открытой им дороге Доказательством единства древних эллинов и нас. Из своих великолепий сохранила посейчас Стаи сказок и поверий неугасшая Эллада, — Их хранит народ румынский, их и воскрешать не надо. Не исчезнуть им, доколе жив на свете наш народ. Сургэ-Мургэ Полифему кровным братом предстает, Рад, что снова глаз обрел он, уязвленный Одиссеем. Пипэруш, достойный витязь, схож с классическим Тезеем. Тот боролся с Минотавром и героев побеждал, Этот змиев и драконов в дерзкой схватке упреждал. Древних греков государи, их могучесть и дородство, С Императором Зеленым обнаруживают сходство. В нашей сказке оживают все созданья древних дней: Мы богинь, и нимф, и граций превратили в местных фей. Марс, Меркурий, Зевс, Венера — ими прочно завладели Наши Вторники и Среды и другие дни недели. Со своим зловещим мифом жив доныне царь Эдип, В наших сказках то и дело с ним мы встретиться могли б, Сонмы ужас наводящих злобных гарпий и грифонов Мы, румыны, превратили в наших змиев и драконов. Славный Молодец-Красавец — это древний Аполлон, А Иляна-Косынзяна — не Диана ль тех времен? Он — Адонис, что Елену усыпил, любовь лелея, А она — сама Елена, дочь владыки Тиндарея. Предсказали наши судьбы Парок вещие слова, — Нет, не умирали Парки, всё их троица жива. Как люблю я наши сказки с их медлительным подходом! В них народ родной описан, и притом самим народом. За нехитрым описаньем я слежу и часто сам Отдаюсь непринужденно завлекательным мечтам. Я простым внимаю людям, их улыбками я тронут. В той же люльке был лелеян, той же тканью был пеленут Воин с побережья Тибра и у ног Олимпа грек. Полон гордых дум, но чистых я и в наш печальный век: На земле сегодня тесно для рассеившихся всходов, Для детей, рожденных в лоне величайших из народов. Я хочу воскликнуть громко, чтоб по свету разнеслось, С гордо поднятой главою: «In Arcadia — et nos!» [69]

63

Atque nos. — И мы (лат.)— Поэма должна была послужить вступлением к задуманному еще совсем молодым поэтом национальному эпосу румынского народа. В этой так и не осуществленной эпопее Кошбук намеревался отобразить все основные события, сопутствующие жизни румынского крестьянина. В «Atque nos» поэт задался целью доказать непосредственную преемственность и нерасторжимую связь между античной мифологией и румынским фольклором.

64

Пипэруш-храбрец— один из героев румынских народных сказок.

65

Красный Император, Зеленый Император— персонажи многих румынских и молдавских народных сказок.

66

Иляна-Косынзяна— Дева-Краса, героиня румынских и молдавских народных сказок.

67

Ченушоткэ, Стату-Палмэ-Барбэ-Кот, Сургэ-Мургэ, Сфармэ-Пьятрэ, Стрымбэ-Лемне, Лягэнэ-Мунци, Ушор-ка-Вынтул, Наудэ-Наведе, Нагреу-ка-Пэмынтул —персонажи многих румынских и молдавских народных сказок.

68

Аэды— народные певцы и сказители в античности.

69

«И мы были в Аркадии!» (лат.)

1886

СВАДЬБА ЗАМФРЫ [70]

Перевод Н. Стефановича

Земли нельзя измерить всей, — Но, как никто из королей, Сэджятэ славен и богат! А дочь его — бесценный клад, И, как иконе, каждый рад Молиться ей. И никого не удивил Царевичей влюбленных пыл, Спешивших к ней со всех сторон. Но лишь один был предпочтен И выбран девушкой, — ведь он Любимым был! Он был любим, красив и смел; Он к ней с востока прилетел; То был царевич молодой, И был он именно такой, Что стал теперь ее судьбой — Он, Виорел. И весть, что лучше всех вестей, Неслась за тридевять морей, Через хребты высоких гор, — Ей тесен был любой простор, Она врывалась в каждый двор — Стрелы быстрей. И то, что знал вчера сосед, Сегодня знает целый свет, И эту новость разнесли Уже во все края земли, Ведь ей и здесь и там, вдали — Преграды нет. И короли, забыв года, Скорее двинулись сюда, Свой пурпур праздничный надев. Шуршали платья королев, Звенели серьги нараспев — Как никогда! И все, кто был на свадьбу зван, Сюда, за море-океан, Скорей неслись на этот зов От самых дальних берегов, Из девяноста городов, Из многих стран. В своих колясках короли Девиц и юношей везли. Коляску каждую, звеня, Лихая мчала четверня, — Четыре скачущих огня В густой пыли. Цари приехали на зов Со всех сторон, из всех краев, В своих сверкающих венцах На белоснежных волосах, — Как полагалось на пирах Былых годов. Приехал Груй, старик седой, Он дочерей привез с собой, И Цинтеш, тот, что всех мрачней, Приехал с Лиею своей, И Бардеш гнал сюда коней Из тьмы лесной. О, боже, сколько здесь добра! Одежда девушек пестра, А как роскошен и богат Веселых юношей наряд, Одежды их, как снег, блестят От серебра. Но топот слышится копыт. Горячей пеной конь покрыт, — Царевич скачет молодой: За шпагу держится рукой И подбоченился другой — Как вихрь, летит. Уж полдень близился, как вдруг Колес раздался ровный стук: Свекровь, и свекор, и жених В колясках мчались расписных, И девяносто верховых Неслось вокруг. Их гости встретили: таков Обычай свадебных пиров. А чтоб торжественней пройти, Шли музыканты впереди, И устилали все пути Ковры цветов. Царь Палтин их спешит принять, Сулит им мир и благодать, И был восторга бурный всплеск, И звон трубы, и залпов треск, — Но я молчу: весь этот блеск Не описать. Замфира, сказочно светла. Тогда из терема сошла, И вся она была одной Вдруг воплотившейся мечтой, И кудри падали волной С ее чела. Она — долины лучший цвет, Сверкает ярко, как браслет, Кушак серебряный на ней: Она на свете всех стройней, И ничего в природе всей Прекрасней нет! Она спешит к нему, и вот Жених ей руку подает, Она ж зарделась, точно мак, Но тут взметнулся пестрый флаг, И гости, эамедляя шаг, Пошли вперед. Свершался свадебный обряд, А уж плясали все подряд, Посланцы, гости, и гонцы, И девушки, и молодцы, А на постолах бубенцы Звенели в лад. Три шага отступает вбок, Приподнимаясь на носок; То разойдутся быстро вдруг. То снова все вступают в круг, И раздается ровный стук Проворных ног. Был пир тогда на славу дан: Звенел наполненный стакан, И за столами до зари Сидели в ряд богатыри, И генералы, и цари Заморских стран. Катилась песня, широка, Как полноводная река… И солнце путь прервало свой, Любуясь пляской удалой, Впервые видя пир такой За все века. В одежде праздничной своей Плясали дочери царей, По ветру ленты разметав… Их взор был весел и лукав, И доносился запах трав От их кудрей. А тут царевичи как раз Пустились вдруг в веселый пляс. Недавно палицей своей Они сражали адских змей… А из-под ног богатырей Лишь пыль неслась! Тут с мужичком под свист и гам Плясал вовсю царь Пенеш сам, А мужичок-то с ноготок, И бороденка с локоток… И карлик прыгал скок да скок — То здесь, то там. Уж если старцев сдвинешь раз — Не остановишь их проказ: Волос сверкая серебром, Плясал советник с королем, И сорок дней царил кругом Всеобщий пляс. Но вот, беспечный весельчак, Царь Мугур встал и подал знак. В стакане пенилось вино, И новобрачным, как давно Среди румын заведено, Сказал он так: «Желаю жизни без забот И лет не меньше, чем растет Цветов и трав среди долин. И будет вам дарован сын, И вновь попляшем в день крестин Мы — через год!»

70

Свадьба Замфиры— наиболее известное стихотворение из задуманного Кошбуком национального эпоса, воссоздает красочный обряд свадьбы.

1889

ЛИШЬ ОДНА

Перевод Б. Лейтина

Она стройнее колоска, Она, как веточка, гибка, Струятся косы, как река, Красой она богата. Ее не вижу — я больной, Ее завижу — сам не свой, Я с ног валюсь, когда другой К ней засылает свата. Она уходит — притворюсь, Что ухожу, а сам вернусь… Болтаем с ней… А распрощусь — Гляжу вослед подолгу. Она бедна, но я бы свел Ее к попу, да свет-то зол, Заест, пожалуй, — с нищей, мол, Связаться мало толку. Я всеми руган, всеми клят. Чего-чего не говорят Про нас отцу сестра и брат, А мать, припав к иконе, Все молится, поклоны бьет, А иногда так и ревет: «Эх, дуралей, эх, обормот! Не промахнись, Ионе». Я непокорный сын? Ну что ж, Мне жить с другою — острый нож, А жить-то мне! Меня не трожь: Работа мне в охотку. Пусть будет бедность, буря, гром, Пусть все захватит брат, но в дом, Землей прельстясь, я со стыдом Не приведу уродку! Мне той землицы не пахать, Меня живьем не закопать. Мне лечь с постылой на кровать? Тьфу, не того я сорта! Земля, коровы и казна — Кажись, какого мне рожна? Ан нет, не нравится жена — И все пошлю я к черту! Ведь кто что любит. Не люблю — Так будь люба хоть королю, Ни с кем я вкусов не делю, А что до аналоя — Одну ее люблю, ей-ей, Она моя, женюсь на ней. Расстаться с нею? Да скорей Дотла спалю село я.

1889

БЕЗУМНАЯ

Перевод С. Шервинского

Смотрите, вон бежит она В лохмотьях слободой, В мороз босая! Почему Над ней наперебой Смеетесь вы, спеша вослед Глазеющей гурьбой? Чем заслужить она могла Глумленье?.. Брань, плевок, Свист, улюлюканье… И так Горька ей пыль дорог. Попросит хлеба — бьют ее И гонят за порог! О ней вы знаете?.. — тогда Вы — негодяи… Нет! Узнав, вы стали бы добрей, Ей не плевали б вслед… Вот повесть, милые друзья, Ее печальных лет. Светало. Заливались псы, Трубил немолчно рог. Крестьяне цепью в горы шли. Покинув мрачный лог, — Помещик без толпы крестьян Охотиться не мог! Бедняги! Целое село Повыгнал граф в тот день — Свой безумный нрав потешать!.. Все глуше бора тень. Глазами рыщут в полутьме, — Куда бежал олень? Загонщики среди стволов Меж тем сомкнули круг, А граф на молодом коне Гарцует, черту друг! Но вот копыта вскинул конь… Кого же смял он вдруг? Ой, парень! Смертью в грудь ему Вдавилась медь подков… Народ окаменел. А граф… — Жалеть ли мужиков? Коня пришпорил, хохоча, Хлестнул — и был таков! Загонщик в хате на скамье В мученьях молча гас. А мать?.. Безудержно, навзрыд Все плачет и сейчас. Так убивалась и тогда, Над раненым склонясь. Несчастная! Ее ль теперь Преследует ваш смех? И ваша мать сошла б с ума, Случись подобный грех. Вам сладко было б, что она — Посмешище для всех? Где взять лекарство? — Из земли, Из пламени достать!.. Но нищета!.. Болеет муж, Сдружилась с ним кровать. Такой стал тощий, что легко Все кости сосчитать! А сын… Прикрыла тряпкой грудь, — Слезами полила… Ни дров, ни мамалыги нет… Надеждою жила Три дня, — а на четвертый день Двух мертвых погребла. Вон оземь бьется головой, Едва лишь вспомнит их… А вам смешно? Вам не грешно Глумиться в этот миг? О, дайте же оплакать ей Покойников своих! Руками тянется — детей, Как видно, приласкать, Смеется, будто бы она Счастливейшая мать! Но вот — проклятья сыплет вновь, Вот мечется опять… Русандрой дочь ее звалась. Бывало, всю-то ночь Ласкает на пороге мать Единственную дочь. Все умерли, их в мире две, И врозь им жить невмочь. Раз в хату к ним вошел слуга Из замка, стал в дверях: «Рубашку хочет граф иметь, Как носят в деревнях. Идем! Ты славишься у нас Узорами рубах!» Пошли… Но графа грудь иным Желаньем зажжена… «Что запираешь дверь? Зачем? Не трогай, сатана!» — Миг — и разбилась головой Об переплет окна. И тело девушки внесли В лачугу двое слуг. Мать не рыдала, — кулаки Безмолвно сжала вдруг, И вырвался проклятий вопль, И взор застыл от мук. Безумен тот, кто честь блюдет! Лишь зло со всех сторон. Все может сильный, к злым делам Нас принуждает он. Сильны хозяева — смешон Небесный им закон!.. Тогда лишь слезы из очей Вдруг хлынули… Потом Похолодела, как мертвец, И рухнула снопом. А граф! — И он и небеса Смеются над рабом! И нам высмеивать рабов? Господ щадить и нам? В душе они пигмеи, — пусть Гиганты по правам! Взять в руки крест да отхлестать Мерзавцев по щекам!