Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница

Эминеску Михай

1889

У ЗЕРКАЛА

Перевод И. Гуровой

Ну-ка, с полки слезь сосновой. Зеркальце в оправе новой. Мать ушла в село. С тобою Мы одни. Что я устрою! Погоди, на все засовы Дверь закрою. Ближе к зеркалу поди-ка. Хороша ль ты, погляди-ка. У, глаза какие стали! Это кто ж такой? Не я ли? Я! А за ухом гвоздика — Как, видна ли? Вот я! Сильная какая! Ростом, говорят, мала я. Вовсе нет! Как я красива! Повяжу платочек живо… Дочка у тебя, родная, Просто диво! Я красавица, не скрою. И передник мне с каймою Сшила мама-мастерица. Кто еще со мной сравнится? Может дочкою такою Мать гордиться! Знаешь, что она сказала? «Дочь не выдам как попало! Торопиться мы не будем Угождать досужим людям. Познакомимся сначала — Там рассудим». Спорить с мамой я не смею. Разве сговоришься с нею? Заставляет ткать часами, И совсем нет дела маме, Что шептаться не умею Я с парнями. Для чего мне ткать стараться? Лучше бы другим заняться. Про любовь я все равно же Знаю. Бели он пригожий… Ничего, в меня влюбляться Будут тоже. Вот еще беда — тонка я. Сильный парень, обнимая, Ненароком вдруг сломает! Только… Пусть он обнимает, К сердцу, все позабывая, Прижимает! Он сперва мне улыбнется, Скажет: «Слышишь — сердце бьется? От любви к тебе я таю!» — И обнимет. Только, знаю, Обругать его придется. Обругаю! Целоваться парни

рады… Ой, стучатся у ограды! Мама? Рано ей, не верю. Ветер! Ну-ка, я примерю Все — к лицу ли мне наряды, Дай проверю. Что рядиться так без толка? Пояс, бусы вот, наколка — Все, что нужно для затеи. Косу распущу скорее, Повяжу платок из шелка Попестрее. Я красавицу такую Хоть разочек поцелую. Не боюсь, что мать накажет, — Зеркальце про нас не скажет. Кто ж сестрицу дорогую Не уважит? Маме только и заботы, Что сижу я без работы. Вот хозяйкой стану. Маму ж Я сейчас боюсь, а там уж… Поглядеть бы, каково-то Выйти замуж. Я от бабушки слыхала, Что девчонки знают мало. Все бы петь им да играть бы! Но умнеют после свадьбы. От чего же — не сказала. Вот узнать бы! Плохо видно, вот досада… Повязать передник надо. Ну, теперь совсем похоже На замужнюю… Ой, боже, Мама! Вон идет из сада! Повезло же! С кем-то мать заговорила. Дверь-то я не затворила! Приберу все втихомолку… Пояс в шкаф скорей. На полку Зеркальце. Чуть не забыла Снять наколку! Отлегло!.. Вот было б срама, Если б мать вошла бы прямо! Даже сердце застучало! Если бы врасплох застала, Как меня б за косы мама Оттаскала!

1890

ПЛОХАЯ ДОЛЖНИЦА

Перевод Р. Морана

Шла с мельницы девица. И — надо ж так случиться! — Мешок свалила наземь, А снова не поднять! «Снести?» — «А как?» — «За плату Мешок доставлю в хату!» Решилась вмиг на трату: Что ж, можно и нанять! Идем. На полдороге Я кланяюсь ей в ноги: «Плати три поцелуя!» Но вот беда, друзья: У ней своя забота. Высчитывает что-то, Твердит, что нет расчета, Не может и нельзя! С меня и двух, мол, хватит, Один — сейчас оплатит, В торой — когда стемнеет… Толкуй, дружок, толкуй, — Тебе нужна оттяжка! И должен я, бедняжка, С мешком тащиться тяжко Семь верст — за поцелуй.

1891

«ВСЕ ТРОЕ, БОЖЕ!»

Перевод И. Гуровой

Три сына было у отца. И все три сына были взяты В один и тот же день в солдаты. А он молился без конца, Чтоб сыновья остались живы Под градом из свинца. Неделя за неделей шла. И наконец известно стало. Что знамя грозных турок пало, Что в битве вырвана была Победа доблестью геройской Румынского орла. Приказ правительство дало, И напечатала газета, Что те, кто начал службу с лета, Домой вернутся. Время шло — И стали приходить солдаты В родимое село. Он ждал — вот-вот придут втроем… Но ни один не возвращался. Он терпеливо дожидался, А радость угасала в нем, И мысли в голове роились — Страшнее с каждым днем, И не хватило силы ждать, Но он по-прежнему молился. Никто из тех, кто возвратился, Не смог о детях рассказать. Тогда поехал он в казарму, Чтоб самому узнать. С ним говорил старик капрал. Спросил: «Отец, кого вам надо?» Был первенцем любимым Раду, И первым Раду он назвал. «Погиб он в битве. Он под Плевной Геройской смертью пал». Давно предчувствовал бедняк. Что Раду нет уже на свете. Когда ж слова услышал эти, Не мог поверить им никак. Не мог поверить, чтобы Раду Одел могильный мрак. «Да будет проклят недруг злой! А Джеордже где?» — «Он под Смырданом Убит турецким ятаганом». «А Мирча где? Последний мой?!» «И Мирча под крестом дубовым Лежит в земле сырой». И, онемев, отец эастыл. Глаза смотрели в землю тупо. Казалось, видел он три трупа Своих детей на дне могил. Стоял он, как Христос распятый, Без воли и без сил. Сдавила грудь его тоска. Он вышел. Ноги не держали. А губы имена шептали… Стон вырвался у старика, И слепо шарила по стенам Костлявая рука. Он брел вперед — куда-нибудь, В пространство глядя скорбным взором, Потом на камень под забором Присел немного отдохнуть. Упала голова седая Безжизненно на грудь. Никак не мог понять отец… А солнце в небесах пылало, Потом клониться ниже стало И закатилось наконец. Он все сидел на сером камне, Недвижно, как мертвец. Шел франт, и нищий брел с сумой, Пролетки плыли в клубах пыли, Солдаты строем проходили… Он все не мог уйти домой. А губы горестно шептали: «Все трое, боже мой!»

1891

С ВОЛАМИ

Перевод С. Шервинского

На зорьке слышу свист бича И вижу — к хате два быка Идут себе, мыча. Я… я сидела у станка, Узнала бич издалека, Взглянуть украдкой на дружка Вскочила сгоряча! Всю пряжу спутала, хоть брось! Окно разбила… Жду его, Аж сердце занялось! Ума, знать, нету своего! Чего хотела?.. Ничего, Спросить лишь — только и всего, — Как ночь ему спалось… А он — чудной! Схватил меня И целоваться лезет вдруг При всех, средь бела дня! Рванулась у него из рук, Браню его, хоть он и друг. Такой был, право, перепуг!.. Теперь жалею я… Когда же я обратно шла, Босую ногу у дверей Об гвоздь ободрала… Да пусть!.. А парень всех милей… Теперь, жалей я не жалей, Ему, по милости моей, Работа тяжела!

1891

ЛЕТНЯЯ НОЧЬ

Перевод И. Гуровой

Даль еще кругом смеется. На полянах средь кустов Стайки кружатся дроздов, Но неслышно ночь крадется Из лесов. Овцы загнаны в овчарни. Слышен мерный скрип колес — Тяжело ползет обоз. На лугу кончают парни Сенокос. Вот уж засинели дали. Женщины с водой бредут. Девушки с полей бегут, Выше юбки подобрали И поют. Дети бросили возиться И кричать наперебой. Вот домой бегут гурьбой. Над печами дым клубится Голубой. Постепенно утихает Шум вечернего села. Кончив все свои дела, Люд усталый засыпает. Ночь пришла. Облака на небе тают. Спит селенье в тишине. Не блестит огонь в окне. Лишь собаки хрипло лают И во сне. За холмом — полоска света. Ярче, ярче — вот она! Поднимается луна, Словно ясный лоб поэта, Дум полна. Мягким колокольным звоном Старый бор сосновый полн. Еле слышен ропот волн, И чернеет над затоном Старый челн. Ветер набегает реже, И воды застыла гладь. Людям можно мирно спать: Тихо в небе на земле же — Благодать. Лишь любовь не спит, волнует, Дразнит юные сердца: Тайно встретясь у крыльца, Милый милую целует Без конца.

1892

EX OSSIBUS ULTOR! [71]

(Легенда)

Перевод В. Корчагина

Жил царь когда-то молодой. Он подлецов лишал богатства, Теснил тиранов, веря в братство, Пресек насилье и разбой. Но два князька, беснуясь в злобе И двух других подговори, Схватили юношу царя И погребли в глухой чащобе. А чтоб палаческий палаш Страшил предавшихся печали, Власть поделив, они сказали: «Преступен был гонитель наш!» Попы обрушили проклятье На тех, кто вспоминал о нем; Карался пытками, огнем Надевший траурное платье… И к месту, где почил герой, Никто, никто пути не знает, — Сам ад от взоров ограждает Его могилу вечной тьмой. Не проникают к той могиле Ни скорбный плач, ни яркий луч. Ни ветерка там… Лес дремуч, Немые сосны тайну скрыли. И лишь порой, когда зарю Настигнет туча грозовая, Из

бездны молния, сверкая, Слетает к спящему царю. И кажется, что царь убитый Оковы тьмы готов стряхнуть, Что бог указывает путь К могиле, временем забытой. Настанет час — огонь небес Сразит неправду вековую, Пожар разгонит тьму ночную, Заговорит, пылая, лес. Восстанет в пламени багряном Царь, молнии разящей брат, И распахнет дорогу в ад Его исчадиям — тиранам.

71

Из могилы поднимается мститель! (лат.).

1892

ПОЭТ И КРИТИК

Перевод Р. Морана

«Я дам тебе прямой ответ: Прошу, оставь мечту о музах, Ведь ты бездарнейший поэт Здесь, в Сиракузах! Трохей хромает, ямб убог, Бессвязен стих, ужасен слог». Но Дионисий [72] не внимал, С Аяксом схожий в злобе ярой, Он запер критика в подвал Под башней старой. В Гомера тучи стрел мечи, Но если он монарх, — молчи! В короне плох любой поэт, Но, кто поэтом стал на троне, Тот — гений. И сомнений нет, Что и в Нероне, Когда он при смерти хрипел, Не кесарь, но артист скорбел. И бедный критик, от чинуш Терпя щелчки и оскорбленья, Весь день был вынужден к тому ж Страдать от чтенья Стихов, какие в час иной Он звал бездарною стряпней. С утра до вечера при нем Гнусавил раб; шуршали свитки… И подвергался день за днем Он этой пытке. Там был исписан даже свод Отрывками из тех же од. Так год прошел. И вот в тюрьму Пришел чиновник с доброй вестью: Тиран прощает все ему И просит честью Скорей явиться во дворец. Радушен царственный певец! «Я вновь стихи сложил. И мне Поют зоилы дифирамбы! Теперь я делаю вполне Прилично ямбы. В них вовсе нет плохих стихов! Хочу узнать: твой суд каков?» Являя вдохновенья вид, Поэт читает… Вьются списки. И голос выспренний звучит По-олимпийски! Придворные в восторге: «Ах, Какой талант! Какой размах!» «А ты что скажешь, Поликсен?» Но тот, не отвечая даже, Дрожа, побрел вдоль пышных стен И молвил страже: «Ключ от тюрьмы с тобою, брат? Веди меня в тюрьму назад!»

72

ДионисийI Старший — тиран Сиракуз (432–367 гг. до н. э.).

1892

МОСТИК РУМИ

Перевод Р. Морана

I

Говорят, вся мудрость мира В голове у Руми скрыта. Вот его к владыке Гупте Как-то приводит свита. «Завтра Новый год, — промолвил Государь, — и по законам Старины веселый праздник Мы должны устроить женам. Ты святой и чудотворец, Признанный всем честным людом, Я желаю, чтобы завтра Ты украсил новым чудом Наше празднество. Согласен?» Но безмолвен мудрый Руми, Он ответа не находит. Впал в глубокое раздумье. А потом ушел. Когда-то Он свершил чудес немало, Но прекраснейшее чудо Руми завтра предстояло.

II

Все народы Гималаев Собрались в долине горной: Жрец, вельможа, раб, крестьянин, В белом шлеме воин черный. В стороне стоят мужчины, А в широком полукруге Пляшут в праздничных одеждах Сестры, дочери, супруги. Семьдесят принцесс цепочкой Королева в танце водит. Знак — и пляска замирает. Руми из шатра выходит. Что в шатре? Никто не знает. Тишина царит, покуда Раздвигаются полотна, Облекающие чудо. Видят: столбики открылись, А на них дорожкой шаткой Доски тонкие лежали. Просто мостик. В чем загадка? «Государь, один всевышний В сердце женщины читает. Посмотри — в простой дощечке Мудрость божья обитает. Если на дорожку эту Ступит верная супруга, Красота ее лишь ярче Расцветет на счастье друга. Если же взойдет на мостик Та, что мужу изменила, — Искупая грех, красотка Почернеет, как чернила! Но таких здесь нет, надеюсь. С самой скромной, благородной Мы начнем. Потом за нею Все пройдут поочередно». Смолкли сотни тысяч женщин. Сколько чистой женской чести, Добродетели безгрешной Здесь в одном скопилось месте! Добродетель, учат Веды, Молчалива и бесстрастна. Отдает приказы Гупта, Просит, злится — все напрасно! И тогда он к королеве Обращается с улыбкой: «Может, первой для примера Ты пройдешь по тропке зыбкой?» «Я прошла бы, мне не страшно, Мне-то лично безразлично, Только в чести королевы Сомневаться неприлично! Ах, меня бросает в краску… Как? Во мне ты не уверен, Раз ты именно сегодня Испытать жену намерен?!» Гупта мрачно отвернулся. Он окинул взглядом быстрым Нипунику, муж которой Был красавцем и министром. «Государь, — она сказала, — Мы застенчивы и слабы, Много глаз меня смущают, А иначе я прошла бы!» И принцессы были б рады Пробежать, не оступиться, — Но позвольте, мостик может Обмануть иль ошибиться! Мало ль что еще случится… Руми шутит, это ясно, Да и доски слишком тонки — Им довериться опасно! И потом — как можно верить Показаньям чурок грубых? Убедила государя Речь красавиц алогубых. И спросил он Руми хмуро: «Где же чудо?» — Улыбаясь, Жрец ответил: «Этот мостик Не волшебный мостик, каюсь. Им не могут быть раскрыты Ни порок, ни добродетель, Но из-за него сегодня Трех чудес ты был свидетель. Величайшая заслуга — Не исполниться гордыни, Зная блеск своих достоинств. Ну, не чудо ли, что ныне Среди сотен тысяч женщин, Посрамив мою затею, Ни одна не возгордилась Добродетелью своею? Красота живет недолго, Зла она источник явный, Это женщинам известно, Вот они и благонравны! Так легко им стать красивей, Выйти всех милей отсюда; Ни одна не захотела! Это ли, скажи, не чудо? Третьим чудом, вечно новым, Было то, что мы доселе О втором и первом чуде И понятья не имели!» Рассмеялся грозный Гупта, Вторил каждый царедворец, Хохотал народ, смеялся Даже Руми-чудотворец. Но, смеясь, мужья на доски Недоверчиво глядели: Подозренья в них возникли, Их раздумья одолели. Ну, а жены? Так как честь их Оказалась вне сомненья, То они над старым Руми Потешались без стесненья.

1893

Николае Григореску (1838–1907)

«Штурм Смырдана»

ПЕСНЯ ВЕРЕТЕНА

Перевод В. Дынник

Сложила эту песню Я в горнице своей. Сложила эту песню, Не думая о ней. Крутилось и крутилось Мое веретено, За ним я повторяла, Что пело мне оно. Едва окончу песню — И затяну опять. Хоть позабыть бы рада, Никак не отогнать! За пряжею, у печки, В дороге — все пою. Что за напасть такая На голову мою! Усядусь ли за ужин — Слеза и потекла! Кусок застрянет в горле, Встаю из-за стола. Бегу на вольный воздух, А в голове гудит. Ее сожму руками, Пою, пою навзрыд. Я к мельнице подамся, А колесо в реке Мне песню напевает На нашем языке. Тогда сама невольно Я запою тотчас. Крестясь в испуге, мельник С меня не сводит глаз. Чтобы тоску и песню Развеять по волнам, Брожу я над рекою, Но вдруг по сторонам Как запоют платаны Под тихим ветерком! Напев их повторяю, — Он так душе знаком. Пойду бродить лугами, А луговой простор Вокруг поет и плачет — Иду укрыться в бор. В бору привольно плакать, — Он сам гудит, стеня. Повсюду плач — а люди Дивятся на меня! Но виновато только Мое веретено: Я просто повторяю, Что пело мне оно. Как жизнь моя без счастья Длинна и тяжела! Быстрее бы летела Или к концу пришла! Совсем к концу пришла бы, — И место бы нашлось Мне вволю нарыдаться, Не сдерживая слез, А то и мать бранится, Да и отец сердит, И молча, с удивленьем В селе народ глядит. Лишь ночью, темной ночью Могу, сама с собой, Я до рассвета плакать В подушку головой. Вот обниму подушку — И плачу без ума: Ведь этих слез не видит И матушка сама.