Александровскiе кадеты
Шрифт:
— Красивых слов, обещаю, не будет, — спокойно и серьезно сказал Две Мишени, но Шубников перебил:
— И где те части, с которыми брали платформу Соколово? Где тот «сводный полк», казаки, самокатчики, юнкера?
— На это я могу ответить, капитан, — резко бросил Черняев. — Ввязались в бой на северной окраине Мариенбурга. Под давлением превосходящих сил неприятели отходили через Орловскую рощу на Вайялово.
— А потом? — Шубников принял вызов. — А что потом? Куда они станут отходить дальше? И, самое главное — куда станем отходить мы? Мы тычемся, несём потери. А за что мы сражаемся, господа? Нет-нет, я же просил, без громких слов, полковник Аристов!
— И я вам уже обещал. Мы сражаемся за мир и порядок. За того, кто их олицетворяет — за государя. Мы присягали ему и России, поэтому на вопрос ваш, Иван Михайлович, ответить очень легко.
— Опять красивые слова, — поморщился химик. — Господа, мы отвечаем за наших кадет перед Богом и их родителями. Мы ввязались в бой, не преуспели, Гатчино разграблено и сожжено. Придётся говорить «спасибо» германцам, если они и впрямь заняли императорский дворец — всё-таки культурная нация, не то, что наша.
Федор сжал кулаки. Остальные офицеры тоже загудели возмущённо.
Шубников вскинул руки, заговорил торопливо:
— Нет-нет, господа! Вы меня не так поняли! Германцы — неприятель, с ним должно сражаться до последнего издыхания, как присяга велит; я лишь к тому, что неприятель это культурный, знакомый — вчера дрались, сегодня мир заключим, а завтра, глядишь, союзниками станем. Как с японцами!.. Не станет просвещённая германская нация творить разорения!..
— Угу, не станет, — буркнул Черняев. — Просто растащат всё убранство, разворуют, испакостят. Вы, капитан, на совместных маневрах с германцами не бывали, а мне случалось. Помню, прибыл сюда их гвардейский егерский батальон, так такое после себя оставили, что только арестантская рота и справилась с уборкой — после того, как им всем пообещали прегрешения простить и наказание списать. Мужики окрестные ни за какие деньги не соглашались.
— Господа, оставьте, — поморщился Две Мишени, видя, что Шубников собрался возражать. — Прошу вас, ближе к делу. К тому же я не случайно позвал сюда вице-фельдфебеля Солонова. Он старший по званию среди кадет. Они имеют право знать, куда мы поведём их, мы, их наставники и воспитатели.
— Считаю, — резко вклинился Яковлев, — что в нынешней совершенно неопределённой обстановке было бы правильно уйти в летние лагеря. Сами ведь знаете, господа, это одно название, что «летние», а срубы тамошние сто лет простоят. Там обширные склады…
— Если их ещё не растащили… — скривился Шубников.
— Там нет холодильников, поэтому только и исключительно продукты длительного хранения, — Яковлев свирепо зыркнул на капитана. — Консервы, крупы, сахар, соль, мука. Можно продержаться.
— Продержаться до чего? — аккуратно спросил Две Мишени. — Чего будем ждать, Семён Ильич? Чья возьмёт? Кто одолеет?
Полковник неожиданно покраснел.
— А вы, Константин Сергеевич, что предлагаете? Конкретно?
— Конкретно, — спокойно сказал Две Мишени, глядя прямо в глаза Фёдору, — конкретно я предлагаю немедленно прорываться в Петербург. Для помощи всем верным присяге войскам в восстановлении законности и порядка. Зря у нас тут целый бронепоезд простаивает? И эшелон?
— Это всё Семён Ильич запасливый, — сказал Черняев. — Перехватил. Хорошо, что на бронепоезде поручик Котляревский командует, наш, александровец — шестого года выпуска.
— И что? — не сдавался Шубников. — И далеко вы на этом бронепоезде проедете? Если мы даже состав с младшими возрастами дальше Дудергофа не протолкнули?
— Не протолкнули, потому что не проталкивали, — парировал Аристов. — Что там случилось, кстати?
— Забастовка, — мрачно пояснил молчавший до того казачий подъесаул. — Разбежались все, м-мерзавцы. Машинист с паровоза тоже сбежал.
— На бронепоезде машинная команда, надеюсь, надёжная? Кстати, где упомянутый Котляревский? — Две Мишены обвёл взглядом буфетную.
— Надежная, Константин Сергеевич, — сказал казак. — Ненадёжных не осталось. Дезертировали уже.
— Вот именно, господа, — заметил Шубников. — Против кого мы сражаемся? Против иноземных войск — или против собственного народа?
— Против всех, кто посягает на государство Российское, — оборвал капитана Аристов.
— Знаете, полковник, — вдруг зло бросил Шубников, — вы бы разобрались уж тогда — если германские войска есть неприятель, то все, что за союз с ними — предатели и отступники, или…
— Именно так, Иван Михайлович, — Две Мишени спокойно поднял руку, останавливая вскипевшего казака. — Германские войска вторглись в пределы Отечества. Им нужно давать отпор всеми силами и средствами, не щадя ничего, и самой жизни. Те, кто перешёл на их сторону — есть изменники, и поступать с ними надлежит соответственно. Вы всё очень правильно сказали.
— Почему же тогда запасные и резервные полки переходят на их сторону? Почему русские солдаты стреляют в нас с вами, а не в них? Почему перед нами возводят баррикады, ломают стрелки, бросают паровозы, а не перед ними? Когда неприятель явился к нам в 1812-ом, всё совсем по-иному было!
— Простого человека нетрудно обмануть лживыми посулами, Иван Михайлович. — Голос Аристова был ровен, лишён эмоций. — Но, я вижу, вы считаете, что противостоять вторжению и узурпации власти не стоит. Что ж, здесь хватит офицеров для суда чести.
Шубников, однако, не испугался. Демонстративно пожал плечами:
— Суд чести, Константин Сергеевич, это, конечно, очень хорошо. Я в ваших руках, я один и никуда не собираюсь бежать. Только объясните мне, пожалуйста — в ту же наполеоновскую кампанию немало французских роялистов служили в нашей армии. Служили доблестно, как, скажем, граф Сен-При, даже в Военной галерее портрет его висит. Скажите, полковник — они кто, герои или презренные предатели? Когда вступали в свою прекрасную Францию с иноземными солдатами? Когда свергали Корсиканца? И если представить, что германские войска бы сейчас не нападали на нас, но помогали восстановить порядок, ведь его величество кайзер и наш государь состоят в родстве?
— Если бы да кабы, Иван, — перебил Чистяков, — то во рту б росли бобы. И был бы не рот, а целый огород. Постыдился бы кадета Солонова. Они противника на сутки задержали.
— Да отстаньте вы от него, господа, — махнул рукой Яковлев. — Ступай, Иван Михайлович, ступай. Вижу, не по сердцу тебе всё это. Мы здесь собрались Отчизну и престол защищать, ну, а ты у нас человек прогрессивный, тебе свобода на немецких штыках важнее…
— Есть много мест, куда чужие штыки принесли свободу, русские не исключая, — огрызнулся Шубников. — И дело не во мне и не в вас, господа, но в тех мальчишках, которых вы потащите под пули. Сами — идите! Хоть все разом! В полный рост на пулемёты!.. Но детей-то!..