Александровскiе кадеты
Шрифт:
А потом Федя, проходя балконом главного вестибюля, заметил, как к выходу рысью промчались трое фельдфебелей — с цепями, замками и даже толстым сосновым брусом. С сосредоточенными и мрачными лицами промаршировала дюжина кадет выпускного возраста, из первой роты. Что-то всё это сильно напоминало происходившее после сентябрьских взрывов на вокзале.
Федор невольно так и замер на месте. В корпусе было тихо, очень тихо, неестественно тихо, он почти весь опустел. За окнами сеял декабрьский снежок, уже совсем скоро Рождественские бал — на который
И Федор никак не мог понять, что же именно.
Потащился дальше, в библиотеку. Однако, стоило за спиной его закрыться высоченным резным дверям с поддерживающими герб корпуса медведями, как к нему почти что бросился Пантелейомон Пантелеймонович, библиотекарь:
— Господин кадет! Да-да, вы! Седьмая рота, так? Шагом марш в расположение! Быстро-быстро!
Ничего не поделаешь. Пришлось «быстро-быстро» отправляться «в расположение».
Госпожа Шульц уже ждала их. Из шести десятков кадет седьмой роты в наличии оказался всего десяток и потому Ирина Ивановна даже не стала никого выстраивать.
— Господа кадеты. Как и в сентябре, наш корпус объявляется на военном положении. Прямо сейчас, пока мы тут говорим, от Гатчино-Варшавской к императорскому дворцу начинает движение огромная манифестация… всяческих обывателей, рабочих и иных, прибывших из столицы, равно как и из окрестных мест. Они собирались со вчерашнего дня, многие остановились в близлежащих деревнях… Памятуя сентябрьские события, были приняты соответствующие меры. Государь велел не препятствовать мирному шествию. Он намерен принять депутацию и выслушать их. Офицеры корпуса в большинстве своём убыли в гатчинский гарнизон. Старшие возрасты вооружаются. Особые меры принимаются, чтобы обеспечить безопасность тех кадет, кто сейчас возвращается из отпуска. Седьмая рота должна оставаться здесь, но! — Ирина Ивановна подняла палец, — и пребывать в резерве старшего воинского начальника в полной готовности выступить для подачи помощи там, где она потребуется. Всё ясно?
Кадеты ответили «так точно!» с должной лихостью, после чего попытались было рассыпаться по корпусу с надеждой что-то увидеть из окон, однако не преуспели — как и в сентябре, Ирина Ивановна Шульц железной рукой подавила всё и всяческое вольнодумство.
Сама она тоже волновалась, хотя и изо всех сил пыталась скрыть. И почему-то хваталась за ридикюль.
Какое-то время всё оставалось тихо. Ирина Ивановна даже рукой махнула — мол, читайте, господа кадеты, что хотите — когда стены корпуса содрогнулись от близкого взрыва.
И сразу же — часто-часто захлопали совсем рядом выстрелы, нестройные, но во множестве. И было их куда больше, чем в сентябрьских беспорядках. А ещё после сквозь толстые стены корпуса пробился многоголосый человеческий вопль, перекрывший даже частую стрельбу.
Началось. Буднично, внезапно, безо всяких грозных предзнаменований. Словно совсем рядом заворочался спавший исполин — Гулливер среди лилипутов — играючи ломая и опрокидывая то, что казалось крепче гранита.
Кадеты высыпали из комнат, сбившись вокруг Ирины Ивановны, которая сидела донельзя бледная, зачем-то сунув правую руку в ридикюль.
Ещё один взрыв, теперь уже совсем рядом. Правда, стекла выдержали. Третий. Четвёртый.
— Гранаты… — бескровными губами прошептала госпожа Шульц.
Вновь крики. Отчаянный, полные ужаса — так закричала как-то кошка Муся, ещё в Елисаветинске, когда её загнала в угол стая бродячих псов. На счастье, Федя Солонов тогда случился рядом, и в руках его оказалась увесистая сучковатая палка, после чего стая с позором ретировалась, а несчастная кошка была спасена.
А сейчас кричали сотни, если не тысячи людей.
Выстрелы слились в сплошной треск, словно там, совсем рядом с корпусом, шёл жестокий бой, словно целая японская дивизия оказалась здесь, неведомыми силами перенесённая из Маньчжурии.
— Ирина Ивановна! Что ж такое? — не выдержал Севка Воротников.
Та не успела ответить. Грянуло вновь, и за окнами заплясали алые сполохи, где-то совсем рядом начинался пожар.
— Что это? — беспомощно повторил Севка.
Голова госпожи Шульц поникла.
— Мятеж, мальчики… — как-то совсем по-домашнему выдохнула она. — Это мятеж. Попытка. Революция…
— Мы умеем стрелять, — Федя сжал кулаки. — Мы можем —
— Оставаться здесь! — прикрикнула Ирина Ивановна. — Это самое большее, что можно сделать. Это…
Двери ротного зала распахнулись, ввалилась нестройная толпа кадет седьмой роты, безо всяких церемоний загоняемая парой дядек-фельдфебелей.
— Петька! — Федор вскочил, завидев друга.
Да, каким-то образом тут оказалось множество успевших вернуться из увольнительных. Глаза у всех очумелые, все взъерошены, растрепаны, у Льва Бобровского почти оторван рукав шинели.
— Вот, Ирина Иванна! — безо всяких церемоний крикнул один из дядек. — Прорвались мальчишки, значит!
— Откуда прорвались? Что там происходит, Фаддей Лукич?
— Леворюция, барышня! Чистой воды леворюция! — откликнулся старый солдат. И, махнув рукой, затопал вниз по лестнице.
Глава 9.2
— Революция… — побледнев, повторила Ирина Ивановна. И, словно разозлившись сама на себя, встряхнулась, пристукнула кулачком по спинке кресла.
— Новоприбывшие господа кадеты! Становись! Равняйсь! Смирно!
Хоть и в шоке, но господа кадеты приказ выполнили.
— Таак! Кадет Ниткин! Выйти из строя!
Петя повиновался, и у него даже получилось это несколько лучше, чем у мешка с картошкой.
— Кадет Ниткин. Доложите мне — и всем остальным — обо всём, чем стали свидетелем.
Петя судорожно кивнул. И принялся рассказывать.
…Оказывается, часть поездов до Гатчино отменили, и немало кадет, проводивших увольнительную в столице, возвращались в одно и то же время.