Александровскiе кадеты
Шрифт:
…Над станцией поднимались дымки и, к счастью, это были дымки из труб и от многочисленных костров. Роты александровцев и в самом деле собирались здесь — за исключением собственной Федора роты, старшей.
Навстречу грузовикам высыпали кадеты и офицеры — все вперемешку. Здесь отрыты были окопы, старательно заложены мешками с песком окна каменных зданий — церкви и небольшого вокзала. На запасных путях, попыхивая, стоял под парами эшелон, а рядом с ним — бронепоезд.
— Только недавно с Обуховского, Константин Сергеевич, — похвастался подполковник Чернявин, начальник третьей роты. Видать, и они не удержались на позициях…
Бронепоезд, подумал Федор, и впрямь хорош. Два броневагона впереди, паровоз, прикрытый панцирем, словно рыцарь, вагон-казарма, вагон-штаб и ещё два боевых. Четыре пушечных башни, многочисленные пулемёты. Красиво — но как на таком воевать? Взорвут рельсы, да и вся недолга…
Пятая рота горохом посыпалась с грузовиков. А вот команде «стрелков-отличников» пришлось заниматься, уж как сумели, автомоторами.
— Семён Ильич! — в свою очередь окликнул Две Мишени другого полковника, Яковлева, начальника четвёртой роты. — Семён Ильич, как обстановка?
Федя невольно поднял голову от раскрытого мотора.
Яковлев, коренастый, широкоплечий, похожий скорее на силача-молотобойца, чем на полковника Генерального штата, вздохнул, одёрнул нагольный тулуп, вздохнул.
— Никак, Константин Сергеевич. — Снял круглые очки, принялся протирать. — Телеграфная линия перерезана. Телефонная тоже. Связи нет, всё молчит. Дворцовая электростанция, однако, работает — свет есть, слава Богу.
— Хватило ума не сжечь, — заметил Две Мишени.
— Кто-то остановил, да, — кивнул Яковлев. — Чернявин своих верхами к Гатчино погнал, просёлками да через Орлову рощу. Ещё не вернулись. Из столицы, от Дмитрия Павловича и старших рот — ничего. Убыли и как в воду —
— Типун вам на язык, Семен Ильич, — суеверно сплюнул Аристов и тотчас перекрестился. — Царица Небесная, молись за нас, грешных…
— Типун, — невесело согласился Яковлев. — Из окружения все прорвались, противника задержали — а толку? Где гвардия, где…
— Будем считать, что никого нет, — перебил Две Мишени с явным раздражением. — Будем считать, что мы одни остались верны присяге, то есть престолу. А младшие роты где?
— В Дудергофе. В Швейцарском домике.
— Тесновато.
— В тесноте, да не в обиде, Константин Сергеевич.
— А в Дудергофе…
— Связи нет и там.
— Понятно. — Аристов резким движением засунул руки глубоко в карманы шинели. — В общем, мы сидим здесь, противник нас обошёл, подъедаем неприкосновенный запас…
— Константин Сергеевич, это никому из нас не нравится, — негромко, но твёрдо отвечал Яковлев. — Пойдёмте, в буфетной на вокзале мы устроили штаб. Будем решать, что делать…
«Стрелки-отличники» кадета-вице-фельдфебеля Федора Солонова устроились в общем зале вокзала станции Пудость. Когда-то это был небольшой, аккуратный, почти игрушечный вокзальчик, теперь здесь царил хаос военного лагеря. Кадеты, офицеры, сверхсрочники-фельдфебели… о, а вот и Фаддей Лукич пробежал, озабоченно что-то бормоча себе под нос, вот каптенармус Трофим Митрофанович — постарел с того дня, как выдавал юному кадету Солонову первый в жизни того саперный тесак, но бодр! Не бросили корпус, не переметнулись никуда…
За плотно закрытыми дверьми буфетной гудели голоса офицеров, а здесь, в общем зале, весело трещали дрова в обеих печах-голландках, было тепло и уютно. Федор привалился спиной к стене, вытянул ноги, мечтая о том, чтобы снять, наконец, сапоги — и тут его вдруг окликнули, вырывая из уже накатывающей дремоты:
— Солонов! Кадет-вице-фельдфебель! Прошу сюда.
Федя заморгал, поднял глаза — штабс-капитан Мечников, самый младший из офицеров-воспитателей, без году неделя назначенный в корпус на одно из отделений самой младшей, седьмой роты. Погодите, смутно удивился Федор, мелких мальков же вывезли в Дудергоф?..
— Ступайте за мной, — Мечников устало махнул рукой. И сам он был какой-то усталый, помятый, полы шинели заляпаны грязью, а сапоги такие, словно штабс-капитан самолично месил глину все бесконечные вёрсты красносельских практических полей.
Недоумевая, Федор шагнул через порог буфетной и Мечников тотчас захлопнул за ними дверь.
Тут было совсем тепло, даже жарко. Плавал сизый табачный дым. За буфетной стойкой стоял полковник Яковлев — он славился своими пирушками, как болтали среди кадет. Пыхтел самовар, лился в походные кружки горячий чай; на подносе белели калачи, нарезана была копченая грудинка и у кадета Солонова забурчало в животе. Каши, конечно, им отсыпали, но всё-таки, всё-таки…
— Берите, Фёдор и подите ближе, — окликнул его Две Мишени. Рядом с ним застыл «химик» Шубников и выражение его Федору совершенно не понравилось.
Остальные полковники, подполковники и капитаны дружно смолкли.
— Вице-фельдфебель Солонов, — чуть официальнее проговорил Аристов, — наши самокатчики вернулись из разведки. Вам, старшему по званию среди кадет, командиру команды стрелков-отличников, это надо знать.
Константин Сергеевич сделал паузу, и Федор инстинктивно вытянулся по стойке «смирно».
— Гатчино полностью в руках войск… нет, не так. Полностью в руках сброда, подчиняющегося не то «Временному Собранию», не то — командованию германского десанта. Дворец государя занят кадровыми частями Рейхсхеера[1]. Мариенбург — 200-ый запасной Ижорский полк. От дворца «Северный палас» к нам движутся опять же неустановленные германские части с броневиками и артиллерией за тракторами, с ними — сколько-то батальонов 199-го Свирского запасного полка. Прибавьте к этому народную массу из самых разных слоёв, что громит сейчас Гатчино.
— Что вверх по реке? — отрывисто спросил из-за стойки полковник Яковлев. — Все эти деревни? Репузи? Шоссейный мост в Покизен-Пурской?
— Пока там никого нет, — сдержанно ответил Две Мишени.
— А что за Гатчино? — нервно потёр руки Шубников. — Узел дорог за полумызой, откуда прямой путь на Тайцы и дальше — в Дудергоф и Красное Село? Что в Царском? Что в Пулково? Что, в конце концов, в столице? Что нам защищать, какой пункт, если нас немедля обтекают с флангов? Только без красивых слов, пожалуйста, господин полковник!