Ангел Варенька

Бежин Леонид Евгеньевич

— Здравствуйте, — услышал он за спиной чей-то голос и с нескрываемой досадой обернулся. — Меня зовут Женей, я вас видела в консерватории. А почему вы один?

— Мне так нравится, — хмуро ответил Костик.

— Здесь действительно очень таинственно, как будто среди волшебных декораций, — Женя осторожно протискивалась к нему, и Костик с сожалением мерил взглядом сокращавшееся расстояние меж ними.

— Вы уже подобрали программу концерта? — спросил он в последней надежде предотвратить это роковое сближение.

— Не представляю, как я буду играть, — ответила Женя. — Страшно даже прикоснуться к роялю Константина Андреевича, а тем более соберутся такие ценители…

— Ничего, вас здесь уже признали.

— Да,

здесь такие добрые люди, Любовь Андреевна, Елена Юрьевна! Я так боюсь их разочаровать! Мне кажется, если я плохо сыграю, они унесут этот чай, пирожные, а меня с позором выгонят как самозванку, — Женя сама же рассмеялась, представив такую картину. — А вас я тоже знаю. Вы тезка Константина Андреевича и очень любите его музыку.

— Зато вы однофамилица и тоже, конечно, любите… Впрочем, здесь все любят Константина Андреевича, — неопределенным оттенком голоса Костик как бы ставил невысказанное условие, при котором он мог бы оказаться неправым.

— И Альбина Васильевна? — невольно вырвалось у Жени.

— Почему вы спросили? — Костик не признавал, что его условие выполнено.

— Мне показалось, что Альбина Васильевна на все смотрит с иронией, — неуверенно заметила Женя, словно она говорила не за себя, а за Костика.

— Любопытно! — Костик изобразил живой интерес к новым для себя мыслям.

— Нет, вы не подумайте. Я уверена, что Альбина Васильевна тоже добрый человек, — спохватилась Женя. — К тому же она очень красива.

— По-моему, наоборот.

— Вы нарочно так говорите… — сказала Женя, не решаясь добавить, почему именно Костик так говорит.

— С чего вы взяли! Я вообще к женщинам отношусь скептически. Я их слишком хорошо знаю.

— Как вы относитесь к женщинам? — наивно переспросила Женя.

— Скептически, — повторил Костик. — Я их не идеализирую.

— Всех?

— Всех без исключений.

— Неправда. Вы идеализируете Альбину Васильевну, потому что в нее влюблены, — Женя нагнулась под нависавшим сверху перевернутым стулом и нарочно долго не распрямлялась, ожидая, что скажет Костик.

— Ах, вам уже рассказали!

— Никто мне не рассказывал. Я сама догадалась по отдельным многозначительным фразам. — Женя выпрямилась и открыто посмотрела в глаза Костику.

— Да, влюблен, — со вздохом признался он.

— А она?

— Она ко мне равнодушна.

— Не огорчайтесь. Это еще не так плохо. Я чувствую, что ко мне Альбина Васильевна испытывает скрытую неприязнь.

— С чего вы взяли! — Костик поймал себя на том, что произносит эту фразу именно тогда, когда ему нечего возразить Жене. — Евгения Викторовна тоже была против концерта.

— Это совсем другое дело. Евгения Викторовна необыкновенный человек, а Альбина Васильевна обыкновенный.

— А кто же из них добрее?

— Не придирайтесь к словам. Я поднимусь к Евгении Викторовне. Это сюда? — Женя показала на лесенку, ведущую на второй этаж дома.

Костик хотел проводить ее, но Женя уже стремительно поднималась по ступенькам. Наверху она огляделась: перед дверью с табличкой «дирекция» стояли высокие боты и палка Евгении Викторовны, а рядом на вешалке висело ее старое пальто с облезлым меховым воротником. «Кажется, здесь», — подумала Женя и постучалась.

IV

Необыкновенным свойством Евгении Викторовны была удивительная лучезарность ее улыбки. Худенькая старушка-мальчик с короткой стрижкой седых волос, вечно подвернутыми рукавами платья, открывавшими острые локти, и непропорционально большими кистями рук, словно у сказочного гнома-рудокопа, она вся светилась и излучала доброту, когда разговаривала с людьми. Все объясняли это тем, что она довольна жизнью, что у нее легкий и веселый характер, поэтому общение с людьми доставляет ей только радость. Однако

на самом деле люди не раз заставляли ее страдать, и улыбка Евгении Викторовны служила ей единственной слабой защитой. Она словно боялась, что иначе ей не справиться с тем злом, которое исходило от людей, и ее, словно попавшую в водоворот толпы, собьют с ног, сомнут и растопчут. Поэтому Евгения Викторовна всем улыбалась, всем говорила добрые и приятные вещи, всех расхваливала и в глаза, и за глаза. Врагов у нее не было. Окружающие как бы исключали Евгению Викторовну из числа тех, с кем надо спорить, доказывать свое, поэтому с ней заранее во всем соглашались и охотно выполняли ее просьбы. Как директор музея она была на самом лучшем счету, и каждый ставил ее в пример другому, забывая, что помогал ей собственными руками. Евгения Викторовна обладала способностью притягивать к себе энергию людского бескорыстия, которую иначе многие не решались извлекать на свет, и она нерастраченной скапливалась в душе.

Евгения Викторовна почти не выходила из своего кабинета, прилепившегося на антресолях второго этажа, под самой крышей, и целыми днями неподвижно сидела в рабочем кресле. Всем казалось, что в это время она страдает от одиночества, ее одолевают навязчивые мысли о старости, ей грустно и тоскливо, на самом же деле это были счастливейшие минуты ее жизни. Одиночество Евгении Викторовны было сияющим и лучезарным. Она вспоминала годы, когда был жив Константин Андреевич и она молоденькой консерваторкой слушала его лекции и бывала у него дома. Эти воспоминания рождали в Евгении Викторовне ощущение твердой жизненной опоры. Она никогда не верила в бога, но в ее отношении к Константину Андреевичу проглядывало нечто от религиозного поклонения: и для Евгении Викторовны, и для всего кружка серовцев он был не просто любимым композитором, но и вожатым, который вел их по запутанным лабиринтам жизни. Все члены кружка сохраняли благоговейную преданность заветам Константина Андреевича. Его музыка, его философские идеи воспитывали в них духовность. Это слово стало внутренним девизом Евгении Викторовны, ее выношенным кредо: духовностью она называла то, что возвышало человека над прозой жизни, над мелкой суетой, над буднями.

— Войдите, — сказала она, услышав стук в дверь, и в ее лице ничто не изменилось, словно она обращалась к другим с тем же задумчивым и сосредоточенным выражением, что и к самой себе. — Это вы, Женя. Здравствуйте. Я слышала отсюда, что вы пришли, и ждала вас.

— Здравствуйте, — ответила Женя, испытывая невольное желание пригнуться под низкими сводами комнатушки. — А что здесь было при жизни Константина Андреевича?

— Чердак. А затем Константин Андреевич устроил здесь маленькую конурку, о которой знали лишь самые близкие люди. Помните чародея Брюса из Сухаревой башни? Вот и Константин Андреевич мечтал о таком убежище, где он мог бы размышлять, в тишине читать книги и смотреть на звезды.

— Он тоже был чародеем?

— В буквальном смысле нет, но этот Брюс очень на него влиял. Константин Андреевич собрал о нем большую литературу и хранил эти книги в специальном шкафу.

— Вот в этом? — Женя показала на низенький шкафчик с цветными стеклами в дверцах. — Какой таинственный! Действительно, для мистических книг! А можно его открыть?

— Ключ от замка вечно куда-то исчезает, — сказала Евгения Викторовна, пододвигая Жене кресло. — Вообще в доме часто происходят странные вещи, словно Константин Андреевич незримо вмешивается в нашу жизнь. То портьера вздрогнет, то ложка в стакане зазвенит. А однажды мы праздновали Новый год, и, когда било двенадцать, над пустым креслом Константина Андреевича замигала лампа: это он нас поздравлял с праздником, — она на минуту задумалась, как бы заново переживая случившееся когда-то. — Ну а теперь вы садитесь и рассказывайте.