Ангел Варенька

Бежин Леонид Евгеньевич

Через семь лет Лев Александрович получил новое назначение, и они простились с серым ленинградским домом. Оба рояля пришлось продать — за ними пришла машина с брезентовым верхом, хмурые грузчики отвинтили точеные ножки, на наплечных ремнях вынесли два черных корпуса и поставили в кузов. Женя, чтобы не видеть этого, убежала в соседний двор, а Аркаша стал нехотя гонять мяч на освободившейся от роялей середине комнаты и крутиться на осиротевшей табуретке. Вслед за роялями продали и крупную мебель — резные шкафы, буфет с застекленными дверцами, кожаные кресла, а фанерные стулья на выгнутых ножках отдали соседям. В утешение друг другу шутили, что непременно прихватят в дорогу старого домового (свяжут сонного, уложат в чемодан, а в чемодане

просверлят дырочки), а уж он-то постарается, чтобы на новом месте им было так же хорошо, как и на старом. С этими надеждами и отправились в путь, но их домовой каким-то чудом выпутался из веревок и остался дремать за печкой. Лишенные его незримого покровительства, Серовы долго не могли привыкнуть к новому месту, хотя храбрились друг перед другом, воображали себя отважными зимовщиками в необжитых краях и дружно ругали ленивого домового, не захотевшего расстаться со своей лежанкой.

Из необжитых краев они снова вернулись в Ленинград, а затем перебрались в Москву. В высоких арках дома висели железные ворота, в подъезде дежурила лифтерша, сидевшая на фанерном стуле, вязавшая на продажу шерстяные носки и хмуро поглядывавшая из-под очков на новых приезжих: не слишком ли приветливо здороваются, не слишком ли громко смеются и хлопают железной дверью лифта? После долгой скитальческой жизни Серовы вновь привыкали к оседлой, обзаводились мебелью и новыми вещами, — тогда-то и стали исчезать последние старые вещи, и, однажды вернувшись со службы, Лев Александрович не увидел ни знакомых вышитых дорожек, ни фарфоровых цветочниц в кринолинах. Он хотел спросить, куда они делись, и не спросил, а вместо этого весь вечер со странной внимательностью смотрел на жену, прислушивался к звуку ее голоса и словно не узнавал его. «Тоня!» — позвал он громко и, когда она с удивлением обернулась, попытался изобразить шутливую беспечность, уверить ее, что ему померещилась какая-то чепуха, не стоит обращать внимания, на самом же деле его испугали чужое лицо, чужой голос, чужая прическа жены, и Лев Александрович впервые почувствовал, что по спокойной поверхности их жизни словно пробегает тревожная рябь.

…С вокзала он позвонил в Москву.

— Тоня? Это я, здравствуй.

Жена ему обрадовалась.

— Левушка? Как доехал? Почему раньше не позвонил? Я волновалась…

— Со мной все в порядке. Вы-то как? Женя? Аркадий?

— Тоже все в порядке. Ты обратный билет взял? На какое число?

— На завтра.

— Ты нам ничего не привози. Никаких подарков. Вот только, если сможешь, достань сушилку для обуви. Говорят, их продают в Ленинграде…

— Что продают? Не слышу!

— Сушилку для обуви. Электрическую. В Москве такая сырость, что у Аркаши и Жени вечно промокшие ноги.

Лев Александрович как будто ждал этих слов.

— Сушилку, значит…

— Да, если попадется. Специально не ищи.

— Хорошо, постараюсь, — сказал он, оставляя в руке последнюю пятнадцатикопеечную монету.

В трубке послышались гудки.

XI

Женя повторяла сонату Константина Андреевича, когда Аркаша привел в гости Альбину. Он появился в дверях слегка навеселе, в распахнутом полушубке, в вязаном шарфе, артистически обмотанном вокруг шеи, и с бутылкой грузинского вина под мышкой. Поцеловав сестру, он сказал:

— Альбина Васильевна собирается в педагогических целях взглянуть на мой холостяцкий вертеп.

Женя улыбнулась в ответ на шутку и ответила, что ей нужно готовиться к концерту. Аркаша театрально развел руками, выражая свое неискреннее сожаление.

— Не оставляйте меня наедине с вашим братом, — сказала Альбина, как бы охотно соглашавшаяся быть тою, кто вынуждает их разговаривать друг с другом подобным тоном.

Женя снова улыбнулась, как бы принимая это за продолжение прежней шутки, а Аркаша с подчеркнутой предупредительностью проводил сестру в другую комнату. Оставшись одна,

Женя подумала, что вела себя неуклюже и вызывающе: словно дичок, забилась в нору. Она снова принялась за сонату, невольно прислушиваясь к голосам за стенкой. Оттуда слышался смех громкий и раскатистый Аркаши и приглушенный, сдерживаемый Альбины. Жене почему-то показалось, что смеются над ней, и она готова была сжаться в комок и расплакаться.

Неожиданно дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Аркаша.

— К тебе из музея…

Женя вышла в прихожую. В темном углу за вешалкой стоял Костик.

— Я за вами, — сказал он хмуро. — Одевайтесь скорее, иначе мы не успеем.

— Куда вы меня приглашаете?

— Разве Елена Юрьевна вам не звонила?

— Елена Юрьевна?! — воскликнула Женя и, словно боясь ошибиться в своем предчувствии, стала вкрадчиво допытываться у Костика. — Разве она должна была позвонить? Из Ленинграда? Отец говорил, что она вернется гораздо позже.

— Она возвращается сегодня. Мне сообщили в музее, — хмуро ответил Костик, не умевший передавать приятные новости.

— Сегодня?! Не может быть! — Женя больше всего боялась, как бы хмурое выражение на лице Костика не послужило бы опровержением этого известия.

— Поезд девятый, вагон третий, прибытие в 16.03, — вяло прочел Костик по обрывку бумаги.

Женя с облегчением вздохнула.

— Значит, правда. Я так рада. Сама судьба меня спасает. Сегодня весь день была такая тоска, что я не знала, куда деться. А тут — вы. Дайте я вас поцелую.

Костик не успел опомниться, как Женя поцеловала его в щеку.

— Я был уверен, что Елена Юрьевна вам звонила, — он оторопело присел на край подзеркальника.

— Какое это имеет значение! Главное, что Елена Юрьевна возвращается и теперь все будет хорошо.

— Что именно?

— Все, — с загадочной улыбкой ответила Женя, торопливо натягивая сапог.

Внимание Костика привлекли голоса за стеной.

— Я готова, — Женя предусмотрительно встала между Костиком и дверью в соседнюю комнату.

— Мне кажется, там Альбина Васильевна, — неуверенно произнес Костик.

— Альбина Васильевна? Там? Какая чепуха!

— Но я слышал ее смех!

Женя сделала ему знак говорить тише. В это время за стеной раздался громкий смех Альбины.

— Она, — упавшим голосом сказал Костик.

XII

Увидев бегущего вдоль поезда Костика и Женю, всматривавшуюся в номера вагонов, Елена Юрьевна махнула им рукой и даже вполголоса вскрикнула: «Я здесь!» — хотя и понимала, что с перрона ее не услышать. Но почему-то именно в этот момент Женя посмотрела на ее окно, они встретились глазами, обрадованно рассмеялись и растерянно замерли обе, не зная, что делать дальше. От растерянности Женя побежала догонять Костика, а Елена Юрьевна достала с полки чемодан и встала в конец очереди, ожидавшей выхода из вагона. Очередь двигалась медленно, и после каждого шага Елена Юрьевна была вынуждена ставить чемодан на пол, а затем снова нагибаться за ним и переносить на шаг вперед. От этого у нее заболела спина, но Елена Юрьевна лишь улыбнулась, словно эта легкая боль была лишь продолжением приятных мыслей о предстоящей встрече. Наконец она ступила на платформу, и Костик сразу же выхватил у нее чемодан, а Женя протянула букетик мимозы и тоже взялась за ручку чемодана, чтобы помочь Костику. Елена Юрьевна растроганно расцеловала их обоих.

— Женечка, руки. Тебе скоро играть. Не забывай, — напомнила она, чтобы Женя не слишком усердствовала с чемоданом, а затем добавила уже совсем другим голосом, более соответствовавшим торжественности момента: — Здравствуйте, дорогие! Спасибо, что встретили. Я так устала в этом вагоне…

Елена Юрьевна порывисто устремилась вперед, как бы показывая, какое удовольствие доставляет ей идти рядом с Костиком и Женей после долгого сидения в вагоне.

Женя послушно выпустила ручку чемодана.