Анни Маннинен
Шрифт:
— Да ты не обижайся, я тебя тоже люблю, — сказал Лассе, которому сестренка показалась сейчас очень уж печальной, — И не говори, пожалуйста, маме, что ты сегодня опять пробыла весь день одна. Не можешь же ты в самом деле стоять целый день на краю стадиона… Все мальчишки от хохота помирали бы…
— Конечно, не могу, — проговорила Анни неожиданно покладисто.
— А знаешь, ты научись играть в футбол, тогда сможешь приходить на тренировки, — сказал Лассе. — Теперь ведь женщины тоже играют.
— Да, да, — рассеянно ответила Анни. Мысли ее витали где-то далеко. Она пыталась вспомнить слова прощальной песни Королевы Рыбы и в то же время раздумывала, как же пробраться туда, в глубину, где живет эта Природа-Мать. Неужели ей придется совершить путешествие к самому центру Земли?
5
Мама
— Я разломаю эту фабрику! — возмущенно говорила в такие дни Анни, и при этом в ее глазах зажигался злой зеленоватый огонек.
— Ну разломаешь, а где мы тогда возьмем деньги на хлеб? — отвечала на это мама. — Уж лучше ходить на фабрику, чем наниматься куда-то уборщицей.
А теперь шла как раз та хорошая неделя, когда мама работала с утра и днем приходила домой. Лассе с Анни могли уже и сами подогреть себе суп и делать бутерброды, а настоящий обед готовили только тогда, когда возвращалась с работы мама. Ребята знали, что сегодня на обед будет жареная колбаса с подливой, и уже поэтому в прихожей они почувствовали себя хорошо и уютно. Брат с сестрой влетели в комнату, но сразу же — по маминой спине — они поняли, что мама чем-то огорчена. Такой была их мама — светловолосая женщина с кудрявой головкой, с застенчивым взглядом голубых глаз и с милым, но уже чуть усталым лицом. Самым выразительным в облике матери была именно спина. Когда мама бывала усталой или расстроенной, она как-то вся сжималась, словно ожидая удара.
— Госпожа Юлкунен остановила меня на дворе, — начала мама. — Все видели и слышали: Лихонены, Рёмппенены, Виртанены, Кононены, тетушка Канккунен, бабушка Лункрен и дедушка Иозеппи, — перечисляла мама тихим, бесцветным голосом. Она по-прежнему стояла у плиты спиной к детям и подливала в сковородку воды. Вода шипела, и соблазнительный аромат наполнял комнату. Но Анни вдруг почувствовала, что есть ей совсем не хочется. Она села на стул и стала смотреть в окно.
— Когда ты живешь в таком большом доме, где тьма арендуемых квартир, где деревянные стены, где всем все слышно и где все знают друг друга, то одинокая женщина с детьми как бельмо на глазу у всех, — говорила мама. — И с этим ничего не поделаешь. Но мне было бы куда приятней, если бы не приходилось выслушивать, что моя дочь обозвала жирными тушами женщин из нашего дома, да и вообще вела себя на дворе задиристо. К тому же госпожа Юлкунен только и ждет случая, чтобы под каким-нибудь предлогом выселить человека из этого дома. Сюда найдется много желающих, ведь арендная квартирная плата здесь чуть пониже, чем в других местах. Так что я надеюсь, что мои дети тоже будут глядеть дальше своего носа и сначала подумают, а потом скажут.
Лассе слушал слова матери с явным беспокойством. Но когда он понял, что дело это никоим образом его не касается и речь идет совсем не о том камне, которым он шутки ради — просто так, от нечего делать — швырнул сегодня в дверь подвала, то он достал свою излюбленную книгу про спорт и фыркнул:
— A-а, бабские сплетни.
— Я очень устала… Я и так несчастный человек, — продолжала мама, все еще стоя спиной к детям. — И мне хотелось бы, чтобы по крайней мере собственная дочь не доставляла мне лишних забот и огорчений.
Только теперь мама отвернулась от плиты и, даже не взглянув на Анни, прошла к шкафу. Достав таблетку лекарства «При очень сильных головных болях» — Анни знала его по синей коробочке, — мама запила ее водой. Потом она вернулась к плите, приподняла крышку кастрюли, где варилась картошка, и потыкала ее вилкой — не готова ли?
Анни неотрывно смотрела на мать. Смотрела, нахмурив брови, с пылающими щеками. Так она всегда глядела на мать, когда та обвиняла ее в чем-нибудь таком, в чем девочка не считала себя виноватой. Анни
Анни встала и с таким же хмурым видом прошла в нишу. Там в уголке у нее был маленький шкаф, в котором хранились ее богатства: подаренная Муттиской поющая раковина, «Определитель растений» с цветными картинками (Анни училась узнавать растения, чтобы готовить потом лечебные вытяжки из трав), сказки — их было несколько книг — и две куклы. Сейчас Анни вытащила из шкафчика кукол. Их звали Нэйто — Дева и Сотури — Воин. Эти существа умели приносить Анни утешение. Дева была вся из фарфора. У нее были длинные светлые волосы, голубые глаза, узкое тонкое лицо; ей очень шло светлое широкое платье с оборками. Фарфор был такой тонкий, что Дева казалась почти прозрачной. Воин был сделан из какой-то удивительной заграничной резины. Лицо его выглядело бы очень мрачным, если бы не две ямочки на щеках. На нем был шлем и латы, а на поясе длинный меч. Эти куклы тоже достались Анни от Муттиски. Их привез ей сам шкипер Муттинен, и было это давным-давно, когда он был еще моряком и плавал за семь морей.
Про Деву и Воина Анни сочинила много разных историй. Иногда Воин вырывал Деву из лап Дракона, который жил в ущельях страшной горы; иногда спасал ее от сожжения на костре; а то похищал Деву с корабля таинственных привидений, прибывших из космоса. Воин был очень смелый, но немного недальновидный и уж очень горячий. Он всегда сначала действовал, а потом только думал. Дева же, напротив, была рассудительной и мудрой. К тому же она пела так чарующе, что своим пением сумела покорить даже страшное чудовище. Сердце его не выдержало и растаяло. Так что Деве тоже не раз приходилось выручать Воина из пещер хитрых и коварных королей-троллей, из царских и княжеских тюрем, куда частенько попадал справедливый, но запальчивый Воин. История любви Девы и Воина была очень несчастной, как и все знаменитые любовные истории. И всякий раз, когда Дева с Воином должны были наконец-то встретиться, в их судьбу опять вмешивался коварный мир, ставивший перед ними новые препятствия и доставлявший им новые огорчения. Вот так и получалось, что влюбленным то и дело приходилось спасать друг друга, выручать из беды, и поэтому пока не могло быть и речи о безоблачной, счастливой жизни.
— Вы никогда не станете счастливыми, — нашептывала Анни куклам. — Никогда не соединитесь. Но так и лучше. А то у вас пойдут дети, и Дева должна будет стирать пеленки. А Воину придется пойти на работу. А потом, когда у вас дети подрастут и смогут обходиться без вас, во всяком случае днем, а иной раз и ночью, то тогда и Дева должна будет пойти работать. На фабрику или буфетчицей в бар Кайкконена. Воину это все скоро наскучило бы, и он пошел бы в моряки и плавал бы по морям год за годом. Или ушел бы валить деревья в далекие мрачные леса, да там и остался бы. А Дева жила бы одна с детьми, и все говорили бы про нее плохое, обижали бы ее, и от этого страдали бы дети. Особенно горько было бы маленькой девочке. Ей пришлось бы все время сдерживать слезы, и их накопился бы целый таз. Если бы она их все выплакала, то хоть купайся в своих собственных слезах… Так что уж вы лучше странствуйте всю свою жизнь и спасайте друг друга… Скачите на черных, на белых и на крапчатых скакунах, уноситесь в дальние страны в колясках, убранных драгоценными камнями, в золотых каретах спасайтесь от злого колдуна… Это лучше, поверьте мне, это намного лучше…
— Опять она там сама с собой разговаривает, — донесся до Анни голос брата.
Девочка уложила кукол обратно в шкафчик и достала оттуда ракушку. Анни приставила ее к уху. Если вслушиваться очень старательно, то различишь шум океанского прибоя. И сразу становится легче на душе. Туда, к морю, уйдет когда-нибудь и Анни, улетит, унесется по воздуху на невидимых крыльях…
Тем временем у мамы, должно быть, прошла головная боль, потому что мама вдруг запела красивым чистым голосом:
Ой ты, дева с далекой Аляски, Опьяняешь меня своим взором. Как полярная темная ночь…