Антология сатиры и юмора России XX века. Том 35. Аркадий Хайт
Шрифт:
Он зашел внутрь, долго пыхтел, кряхтел, натягивал на себя эти маленькие колготки, потом с шумом плюхнулся в ванну. Через минуту пришла сестра, зашла внутрь и увидела какое-то мохнатое чудовище, которое плавает в женских колготках. Подняла дикий крик, сбежались санитары, а Андрюша мне говорит:
— Теперь бежим! А то он нам голову оторвет.
И потом я ему целый день говорил:
— Как же так! Ты же процедуру не принял.
— Да это ерунда! Жалко другое — что мы не видели, как он там в ванне плавает. Ведь это удовольствие на всю жизнь.
Закончить я хотел бы одной историей, в которой непосредственно участвовал. В 70-х
После премьеры спектакля, написанного мною с А. Курляндским, я и наш режиссер Алексей Леонидович Полевой пошли отметить успех в ресторан Дома журналистов. Не успели мы выпить по рюмке, как к нашему столику подошел какой-то мужчина с номенклатурным лицом. Я всегда узнаю эти лица, где бы они ни работали: в ЖЭКе или Совете Министров. Надутые, важные, с красными загривками и оловянными глазами.
— Здравствуйте. — сказал мужчина. — Я из института международного рабочего движения. Посмотрел ваш «капустник» и думаю, что он вполне достоин выступить у нас в институте. Конечно, придется поработать над текстом: кое-что выкинуть, кое-что изменить. Я вам скажу, что надо!..
Время тогда было другое. Это сейчас мы бы его послали куда подальше, а тогда неизвестно было, откуда ждать неприятностей. Однако Алексей Леонидович, дядя Леша, человек старой актерской закалки, все равно не смог удержаться.
— Спасибо за доверие! — сказал он. — Но раз вы — институт рабочего движения, мы бы хотели вставить в программу песню о первой маевке.
— О маевке? Это неплохо. А что за песня?
— Я вам сейчас исполню.
Дядя Леша встал во весь свой огромный рост и начал:
Спою вам о первой маевке.
Всего нас собралось шестьсот.
Я их имена перечислю.
Пусть память о них не умрет.
Пришел Козодоев Василий,
Пришел Рахматулин с женой.
Пришел Шмотоваленко Филя
И Васька-конторщик с семьей.
Пришел Досифеев Геннадий,
Пришел Евстигнеев Степан,
Пришел Шинкаренко Аркадий
И восемь марксистов-армян.
Далее на протяжении десяти куплетов честно перечислялись имена и фамилии участников маевки. Наш гость, несмотря на свою тупость, наконец, понял, что над ним издеваются. Он начал медленно наливаться кровью, и дядя Леша, поняв, что тот вот-вот взорвется, пошел на финал:
Я пел вам о первой маевке.
Всего нас собралось шестьсот.
Я сто уж из них перечислил.
Теперь мне осталось пятьсот.
Представитель рабочего движения, поняв, что ему нужно выслушать еще не менее сорока куплетов, повернулся и бежал из ресторана. А со мной началась истерика.
И сегодня, рассказывая эту историю, я думаю, сколько же иронии, сколько актерской удали и таланта несут в себе мои друзья.
Конечно, времена меняются, и сегодня со сцены можно говорить то, что раньше боялись сказать дома под одеялом. Но это ничего не значит. Времена, как известно, у нас могут измениться опять, и все вернется на круги своя.
Неизменным остается только одно: внутренняя свобода, веселый глаз и острый ум моих друзей-актеров, которые
Рыцарь веселого образа
Не знаю почему, но на всех фотографиях у Андрея Миронова грустные глаза. Это удивительно: даже когда он улыбается, глаза все равно остаются печальными.
А ведь Андрей был самый веселый, самый остроумный человек из всех, кого я встречал в своей жизни. Признанные остряки, профессионалы-юмористы, беспощадные сатирики, попав с ним в одну компанию, сидели тихо, как мыши. Никто не рисковал открыть рот, когда говорил Миронов. Впрочем, нет, не говорил. Он бурлил, кипел, фантазировал. Мы никогда не знали, что он скажет в следующую минуту, и, самое главное, он тоже этого не знал. Он не любил домашних заготовок и припасенных для случая анекдотов — всего этого юмора, взятого напрокат. Конечно, импровизация — дело рискованное, но он всегда шел на этот риск. А когда получалось «не очень» и мы, дождавшись наконец своего часа, начинали язвить и подтрунивать, он никогда не обижался, а, чуть прищурив глаз, произносил свою любимую фразу: «Обидеть художника может каждый, материально помочь — никто!»
Родители Андрея — Миронова и Менакер — это целая эпоха в истории нашей эстрады. А если учесть, что в их доме в разное время бывали Утесов, Ласкин. Дыховичный, Дунаевский, то можно сказать, что Андрей окончил эстрадную академию на дому. И эстрада всегда оставалась его сердечной любовью. Я сам проработал в этом жанре немало лет и могу смело сказать, что не встречал более яркого и разностороннего артиста, который бы так подходил на роль звезды мюзик-холла или варьете. Я не знаю никого, кто мог бы стать таким блестящим шоуменом, как Миронов. И где-то в глубине души Андрей сам это чувствовал. Даже работая над самыми серьезными ролями, порой сам себе не признаваясь, он все равно представлял, как выходит на ярко освещенную сцену вместе с прекрасным кордебалетом и в черном смокинге на фоне белого рояля танцует, поет и рассказывает зрителям что-то необыкновенно изящное и остроумное. Нет, конечно, он не собирался расставаться с театром, но его всегда тянуло к эстраде, к этому «лобному месту», где актер остается со зрителем один на один.
Телефон в его доме звонил с утра до вечера, и предложения сыпались одно за другим. Он редко отказывался от этих предложений, и мы всегда его за это упрекали, обвиняли в неразборчивости, торопливости, всеядности. Теперь я понимаю, что это была его натура, он не мог ни секунды находиться без работы. Кино, радио, телевидение, театр, сольные концерты, озвучивание мультфильмов, записи на пластинки… Того, что он успел сделать за свои сорок шесть лет, другому хватило бы на все сто. А что касается успехов и неудач, то в искусстве гарантий не бывает. И, начиная работу, никогда не можешь быть уверенным в конечном результате. А уж в самой работе Андрей не халтурил никогда. Ему очень нравилась фраза, которую я ему однажды сказал: «Надо стараться делать хорошо. Плохо — оно само получится».