Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

Самоделова Елена Александровна

О «фольклорном возрасте» Есенина как «неокультурного героя» ХХ века

Как-то на заседании Есенинской группы ИМЛИ РАН в начале 2001 г. Ю. Л. Прокушев рассказывал, когда литературоведы заинтересовались изучением биографии Есенина, то в Константинове отыскалось куда большее число есенинских одноклассников, чем составляло реальную наполняемость класса (даже с учетом уменьшения количества учеников, их отсеивания в процессе учебы): почти каждый современник поэта, приблизительно равный ему по возрасту, стремился быть его однокашником хотя бы в своих романтизированных воспоминаниях!

В фольклоре по-своему решается вопрос о возрасте. Известно, например, что

в быличках о встрече человека с мифологическим персонажем и проникновении в потусторонний мир время замедляется: на земле порой проходят десятилетия, а герою кажется, будто он отсутствовал трое суток или даже несколько часов. В подобном фольклорном ключе рассуждала Н. Д. Вольпин в своих воспоминаниях о Есенине: «А Сергей… Думаете, он старше вас <Мариенгофа> на два года, меня на четыре с лишком? Нет, он старше нас на много веков! <…> Нашей с вами почве – культурной почве – от силы полтораста лет, наши корни – в девятнадцатом веке. А его вскормила Русь, и древняя и новая. Мы с вами россияне, он – русский». [2181] Н. Д. Вольпин показывает вообще типичность (даже архетипичность) восприятия личного возраста через постижение культурно-исторического времени: «Рассуждая так, я несколько кривила душой: умолчала, что кроме “девятнадцатого века” во мне живет и кое-что от древних культур, от Ветхого Завета, которого добрую половину я в отрочестве одолела в подлиннике. Далеко ли ушли в прошлое те годы, когда мне чудилось, что я старше своих гимназических подруг на две тысячи лет?». [2182]

Г. Бебутов в письме В. Е. Кузнецовой от 18 июня 1983 г. затрагивал вопрос о фольклоризации Есенина-человека: «Советую заглянуть в вышедшую в 1937 году книгу “Сказания” сказительницы Северного края Марфы Семеновны Крюковой. Нет ли в этой книге сказания о Есенине? Не помню. Вообще интересно собрать фольклор, связанный с Есениным». [2183] В указанном сборнике нет «новины» о Есенине (ибо не владевшая грамотой сказительница увлекалась личностями вождей и полководцев, покорителей Северного Ледовитого океана, о которых она узнавала по радио и от литературных помощников; писатели не входили в круг ее интереса); в книге помещены «Сказание о Ленине», «Чапай» и «Поколен-борода и ясные соколы».

Л. Карохин без ссылки на источник привел упоминание о двух случаях импровизации в духе фольклорного сказительства, где в числе персонажей фигурировал Есенин. Первый случай: «Однажды на новоселье личного шофера Д. Н. Ломана, старшего унтер-офицера Геогрия Павловича Костюка, где побывал Сергей Есенин, Сладкопевцев рассказал придуманную им историю некоего монастыря, где игуменом был Николай Клюев, а послушником Сергей Есенин». [2184] Такая фактологическая основа хотя и не существовала в действительности, однако оказалась художественно правдивой, ибо опиралась на всеобщее восприятие современниками Клюева как старообрядца с характерной внешностью («ладожским дьячком» вывел его Есенин в стихотворении 1924 г. «На Кавказе» – II, 109), на осведомленность о его скитаниях по монастырям и сельское прозывание Есенина Монахом.

Второй упоминаемый Л. Карохиным случай фольклоризации фигуры Есенина подан в жанре народной сказки, персонажем которой выведена необыкновенная волшебная птица, подобная Финисту – ясному соколу или Жар-птице: «…Сладкопевцев рассказал и изобразил сказку об ожившей птице Гамаюн на известном рисунке Васнецова. В роскошном хвосте птицы каждое из перьев имело свое имя: золотое перо – Клюев, серебряное – Есенин, медные перышки – все остальные гости, пришедшие на новоселье Георгия Костюка». [2185]

Признаком фольклоризации устного произведения является не только сюжетность, но и форма его подачи – с типичной и хорошо отработанной мимикой, изменением голоса при передаче речений разных персонажей и, наконец, включенность текста в цепочку себе подобных в процессе рассказывания. Что касается сюжета, то он перекликается с карикатурой А. Д. Топикова «Краса – Сирины-пииты», приложенной к фельетону «Краса» Л. Рейснер (за подписью Л. Храповицкий) в журнале «Рудин» (1915, декабрь, № 1), на которой изображены сидящие на одной ветке птицы разных пород с лицами известных писателей: С. М. Городецкий – попугай, Н. А. Клюев – сова, А. М. Ремизов – снегирь и С. А. Есенин – воробей.

Из воспоминаний Е. И. Студенцовой, В. В. Сладкопевцев стал директором Школы сценического искусства (бывших Петровских курсов) в 1915–1916 учебном году и в начале 1916 г. привел на урок Клюева и Есенина, и последний неоднократно посещал преподавателя. Есенин присутствовал 11 декабря 1916 г. на «Вечере бытового русского искусства» с участием В. В. Сладкопевцева. Е. И. Студенцова описывала вечер:

...

Сладкопевцев В. В. не читал свои рассказы. Он их импровизировал. Их записывали потом. Для нас его исполнение было наглядным уроком выразительного чтения. Кто слушал его – не мог уже плохо читать. Трудно передать форму его чтения. У него не было никакой напевности в голосе, не было никакой театральной игры. Он говорил естественно и просто. Несмотря на то, что я сосредоточилась на том, как он читает, через несколько минут я уже не видела его. Передо мной, как в кино, проплывали картины его рассказов. [2186]

До того Есенин уже встречался с В. В. Сладкопевцевым на концерте по случаю посещения императрицей Александрой Федоровной и ее дочерьми лазарета при строительстве Федоровского собора в Царском Селе 22 июля 1916 г. По свидетельству сына полковника Д. Н. Ломана, «во время беседы императрицы с ними ей были преподнесены сборник стихов Есенина “Радуница” и сборник рассказов Сладкопевцева» [2187] (комм.: IV, 392).

К указанному времени В. В. Сладкопевцев был известным преподавателем сценического мастерства и голосоведения, исследователем образования речевого потока в человеческом организме и правильного звукоизвлечения, автором книг: «Стихотворения» (Тамбов, 1896), «Искусство декламации» (СПб., 1910) и «Мои рассказы: В 2 т.» (СПб., 1912–1914; 3-е изд. М., 1915).

О. Е. Воронова в личной беседе с нами в начале 2000 г. обратила наше внимание на интересную и новую проблему сотворения околофольклорных преданий вокруг имени Есенина литературной интеллигенцией и исследователями-любителями его творчества. В качестве примера О. Е. Воронова порекомендовала прочитать под углом выборки недостоверного и фольклоризованного материала книгу Станислава и Сергея Куняевых «Сергей Есенин» (М., 1995 и переиздание), в которой без указания на первоисточник приведены выдержанные в духе народной афористичности высказывания, приписываемые поэту (отсутствие сносок – требование издательства и закон жанра).

В фольклорной стилистике выдержано высказывание Есенина, обращенное к Пастернаку в ответ на колкую реплику при споре двух поэтов, приведенное в воспоминаниях Рюрика Ивнева: «Но я знаю также и то, что наши потомки будут говорить: “Пастернак? Поэт? Не знаем, а вот траву пастернак знаем и очень любим”». [2188] Варьирующимся повторением этой фразы, другим ее вариантом выглядит аллегорическое суждение Есенина в разговоре с Н. Н. Асеевым: «Никто тебя знать не будет, если не писать лирики… А без славы ничего не будет! Хоть ты пополам разорвись – тебя не услышат. Так вот Пастернаком и проживешь!». [2189]