Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Ф. И. Буслаев привел длинную выдержку:
Из <Иконописного> Подлинника же взяты некоторые символические толкования живописных подробностей, напр., «В<опрос>. Что у Богородицы на главе три звезды? Отв<ет>. Прежде рождества дева, в рождестве дева, и по рождеству дева». В Сборном Подлиннике графа С. Г. Строганова: «О звездах, что пишутся на Пресвятой Богородице Иконе. Тремя бо звездами образует три великия тайны Пресвятой Богородицы. Первая великая тайна, яко Дева сподобися Бога плотию без семени родити, прежде бо рождества Дева. Вторая превеликая тайна, яко рождаемый рождьшей девства двери не вредны соблюде, Еммануиль бо глаголется, естества двери отверзе, яко человек, девства же затворь не разверзе, яко Бог: сего рождьшия и в рождестве
Есенин начинает осознавать собственную мать в качестве влияющего на сыновнюю судьбу женского идеала только на расстоянии, когда покинул родительский дом.
Сопоставление родной матери с Богородицей становится допустимым у Есенина потому, что его матушка на своей родной земле родила также уникального человека: «Я, гражданин села, // Которое лишь тем и будет знаменито, // Что здесь когда-то баба родила // Российского скандального пиита» (I, 95 – «Русь советская», 1924).
Триединая в своей сущности героиня – этот наиболее сложный антропоморфный персонаж – явлена в составном образе небесно-земной матери, которая напрямую хотя и не названа матерью, зато вобрала в себя типичные для творчества Есенина богородично-материнские черты и отчетливо представлена топонимом в женском облике. По Есенину, библейская история творится в новейшее время, только перенесена в пределы Руси и воспринимается как извечно повторяющаяся биография Богоматери в ее национальном варианте святой русской женщины с младенцем на руках:
О Русь, Приснодева,
Поправшая смерть!
Из звездного чрева
Сошла ты на твердь.
На яслях овечьих
Осынила дол…
(II, 47 – «Пришествие», 1917).
Ощущение утраты привычной и дорогой прежней родины, осознаваемой как родное триединство (территория в женском облике, Богородица и одновременно собственная мать), рисуется как ее смерть: «Мать моя родина, // Я – большевик. // Ради вселенского братства людей // Радуюсь песней я // Смерти твоей» (II, 58 – «Иорданская голубица», 1918). Постепенно после Октябрьской революции 1917 г. «богородичная составляющая» родины перестанет быть актуальной для Есенина и исчезнет из его мировоззрения и творчества, а на место национальной родины встанет общемировая, где сравнение родины-матери с землей-матерью явится соположением единого высочайшего уровня: «Уж не село, а вся земля им мать» (I, 95 – «Русь советская», 1924).
Образ родины-матери у Есенина способен как разворачиваться до огромных размеров («вся земля им мать»), так и сворачиваться донельзя – до своей противоположности, до родины-мачехи: «Россия, родина моя! // Ты как колдунья дали мерила, // И был как пасынок твой я» (IV, 124 – «Не в моего ты Бога верила…», 1916). Но даже и в этом «оборотном инварианте» сохраняется триединство образа; его «богородичная составляющая» показана духовным ориентиром – «Где светит радость испоконная // Неопалимой купиной », а родительская составляющая представлена призывом – «О, будь мне матерью напутною // В моем паденье роковом» (IV, 124).
Еще один сложный и многосоставный образ родины-матери запечатлен в стихотворении «О родина!» (1917), написанном в эпоху библейской революционности Есенина и в пору создания поэтом цикла «маленьких поэм». В образе родины-матери содержатся три основных составляющих: 1) язычески-мифологическая , облеченная в звериную плоть и возведенная на небо в духе атмосферного мифа – «Труби, мычи коровой, // Реви телком громов»; 2) христиански-библейская , реализующая в иконном каноне три ипостаси в деталях своего облика – в трех звездах – «И утром на востоке // Терять себя звездой»; 3) земной женщины , родившей обыкновенного сына – «Отчаянный, веселый, // Но весь в тебя я, мать» (IV, 166). Есенинский лирический герой питает неоднозначные чувства к такой многоипостасной родине-матери. Поскольку она явлена в творческом сознании молодого человека в одной из своих ипостасей прекрасной Превечной Девой, то он мечтает возлюбить ее и «взять», но одновременно не может позволить себе совершить инцест с Матерью – в другой ее ипостаси: «Хочу измять и взять, // И горько проклинаю // За то, что ты мне мать» (IV, 167).
В ранней лирике Есенина имеется типичное для патетической поэзии клише, восходящее к народному выражению « правда-матушка »: «Тот поэт, врагов кто губит, // Чья родная правда – мать » (IV, 39 – «Поэт», 1912).
В поэзии Есенина заметна градация единого в своей основе природно-материнского образа на его разноколичественные составляющие, более и менее объемлющие территорию: «Пополам нашу землю-матерь // Разломлю, как златой калач» (II, 64 – «Инония», 1918); «Россия-мать!» (I, 99 – «Русь бесприютная», 1924). Соответственно высказывается неоднозначное, совершенно разное сыновнее отношение к матушке-земле. С точки зрения этно-лингвиста А. Б. Страхова, «представление о “земле-матери”, “земле – всеобщей Матери” было усвоено древними христианскими богословами из античности и из Ветхого Завета, спустилось в низовые жанры письменности и потом, отвечая потребностям народной земледельческой идеологии, попало в обряд и в фольклор». [886]
Парадоксальное в своей сущности и одновременно достоверное, основанное на ласково-народном обращении «матушка» к пожилым монахиням проявление синкретического природно-богородичного материнского образа наблюдается в стихотворном воззвании: «Знаю, мать-земля черница , // Все мы тесная родня» (I, 98 – «Алый мрак в небесной черни…», 1915). В строках «Родина, черная монашка, // Читает псалмы по сынам» (IV, 116 – «Занеслися залетною пташкой…», 1915) оксюморонность образа, невероятного в действительности («черное духовенство» по обету не имело детей), снимается сразу двумя широкими обобщениями: 1) родины как всеобщей матери и 2) детей как общего достояния.
Наиболее близкий к фольклорной поэтике и, соответственно, крестьянскому миропониманию образ – это «Ты звени, звени нам, // Мать земля сырая » (II, 70 – «Небесный барабанщик», 1918).
Антропоморфный образ матери-природы выведен в природно-симво-лической характеристике привычного материнского занятия, перенесенного на небесно-мифологический уровень, а также в иносказании брачного (точнее – инцестуального) соития человеческого сына с матерью-землей: «И опять замелькает спицами // Над чулком ее черным дождь», «И вспашу я черные щеки // Нив твоих новой сохой» (II, 66 – «Инония», 1918). Ипостась матери-природы, явленная в каждой земной женщине, представлена в позднем периоде творчества Есенина строками: «Потому и прекрасные щеки // Перед миром грешно закрывать, // Коль дала их природа-мать » (I, 258 – «Свет вечерний шафранного края…», 1924).
Возвращаясь к «Инонии» (1918), подчеркнем необычность и уникальность образа матери. Она представлена в двух ипостасях: помимо небесно-мифологической матери, это также вполне земная женщина, однако живущая в авторски-мифологическом государстве-граде Инония и рассматриваемая поднятым на небеса сыном в зрительной позиции сверху вниз, в зеркальном отражении:
По тучам иду, как по ниве, я,
Свесясь головою вниз.
<…>
Вижу тебя, Инония,
С золотыми шапками гор.
Вижу нивы твои и хаты,
На крылечке старушку мать …
<…>
А солнышко, словно кошка,
Тянет клубок к себе
(II, 67 – «Инония», 1918).
Образ матери как реальной земной женщины в творчестве Есенина соотносится не только с родной матушкой, но находит разноликое воплощение в женщинах-мамах. Есенин варьирует образ матери, примеряет его к разным женским типам, создает целую палитру материнских качеств и индивидуальных судеб. Среди матерей – дворяночка, лишившаяся в Октябрьскую революцию 1917 г. поместья, – «дебелая грустная дама» (III, 176), о которой ее дочь рассуждала: «Тем более с старыми взглядами // Могла я обидеть мать» (III, 181 – «Анна Снегина», 1925). Среди матерей – «старушка-мать» (V, 59) Наталья Карева, заказавшая сорокоуст и затем кротко отправившаяся в Киево-Печерскую Лавру молиться за будто бы преставившегося сына. Среди матерей – и несчастная в семейной жизни Анна, которая посчитала смерть своего первенца расплатой за прелюбодеяние и потому утопилась в реке. Среди матерей – и несостоявшаяся как мать Лимпиада, которая расплатилась собственной жизнью и не успевшим родиться ребенком за не завершившуюся свадьбой любовь («Яр», 1916). Среди матерей – и утраченная мать Лимпиады: «…а на четвертом году ее мать, как она помнила, завернули в белую холстину, накрыли досками и унесли» (V, 26).