Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Повесть «Яр» интересна обилием и разнообразием жизненных оттенков материнских судеб – совершенно разных, но по большому счету одинаково трагичных, перекличкой одних проявлений материнства и тесным переплетением других. Единый в своей основе образ матери явлен в разных ипостасях – как в живущей на свете старушки-матери, так и в ее идеальной сущности: «Вчера мне приснилась Натальюшка. Она пришла ко мне в келью с закрытым лицом. Гадаю, не померла ли она…» (V, 66). Наряду с земными матерями незримо присутствует Царица Небесная: она властвует над человеческими жизнями, и к ней обращены материнские молитвы. Естественно, как к покровительнице всех матерей (и вообще всех людей) и идеальной праматери, родившей богочеловека, к Богородице обращены не только женские молитвы, но все человеческие мольбы и возгласы: « Мать скорбящая , – молился Анисим, – не отступись от меня»;
В установившуюся советскую эпоху 1920-х годов с ниспровержением всего библейского и с вытеснением православного мироощущения Есенину пришлось откреститься от сущности Богородицы, низведя ее к подобию сказочного образа: «Я просил бы читателей относиться ко всем моим Исусам, Божьим Матерям и Миколам, как к сказочному в поэзии» (V, 223 – «Предисловие», 1924). Поэту вторил и его друг А. Б. Мариенгоф, то ли поверивший авторской оценке Есенина и не заметивший творческой эволюции, то ли сам аналогично оценивавший его поэтические образы церковного толка: «А все многочисленные Иисусы в есенинских стихах и поэмах, эти Богородицы, “скликающие в рай телят”, эти иконы над смертным ложем существовали для него не больше, чем для Пушкина – Аполлоны, Юпитеры и Авроры». [887]
До революции образ сопричастной всей природе и особенно растительному миру Богородицы являлся типичным не только для Есенина, но вообще для русской литературы. Георгий Чулков в статье «Листопад» (из статейной подборки 1905–1911 гг.) рассуждал:
Этот миф о полевой Богоматери связан неразрывно с темою Руси… Вместе с мужиками Бунин молился Ей в открытом поле под старым крестом у березы. «Пресвятая Богородица, защити нас Покровом Твоим», – бессознательно шепчет поэт таинственные слова перед суздальской иконой Божией Матери, покровительницы полей.
И в стихах Бунин поет Ее:
Не туман белеет в темной роще —
Ходит в темной роще Богоматерь.
По зеленым взгорьям, по долинам
Собирает к ночи божьи травы. [888]
Богородичный образ у Есенина при всей самостоятельности и оригинальности художественного воплощения по смысловой наполненности чрезвычайно близок бунинскому. Можно предположить, что Есенин восторгался «полевой ипостасью» Богородицы, созданной литераторами-предшественниками, и решил представить собственный инвариант. Есенину была близка философско-религиозная сентенция Н. Бердяева насчет русского православия, названного им «женской религиозностью»: «Это не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества, освещающего плотский быт». [889]
В повести «Яр» (1916) Есенин употребил поговорку, вложив ее в уста мужиков, недовольных требованием пристава выдать провожатого из числа крестьян для сопровождения в тюрьму деда Иена, взявшего полностью на себя убийство помещика: «Куды хошь ссылай, нам все одно. Кому Сибирь, а нам мать родная » (V, 123). Подобное народное выражение до сих пор бытует в с. Константиново – в составе частушки:
Ты, товарищ, бей окошки,
А я буду дверь ломать.
В Соловки нас не угонят,
А тюрьма – родная
мать. [890]
Мы рассмотрели прямые «материнские образы» (в которых встречается лексема «мать») в трех ипостасях единой женской персоны: человеческая мать, родина-мать, природа-мать, а также более частные воплощения. Однако в творчестве Есенина имеются косвенные указания на иные разновидности материнского персонажа. Например, очеловеченный образ « Изба-старуха челюстью порога // Жует пахучий мякиш тишины» (I, 74 – «О красном вечере задумалась дорога…», 1916) легко может быть увязан с такими образами, как «моя одряхлевшая мать» и «старая мать» (I, 219, 245), которая прежде сидела на крылечке и кормила цыплят (см. II, 89). Совсем отдаленным первообразом, вероятно, повлиявшим на образ жующей «челюстью порога» старухи, оказывается сказочная Баба-Яга, которая живет в избушке и у которой «нос в потолок врос»: «Избушка повернулась…На печке лежит баба-яга костяная нога, из угла в угол, нос в потолок». [891]
В соответствии с народными воззрениями предполагается, что родительница есть у каждого существа, в том числе у духов, даже у самых низменных персонажей быличек и сказок – у чертей. В неопубликованной редакции «Железного Миргорода» (1923) содержатся такие данные: «Милостивые государи! лучше фокстрот с здоровым и чистым телом, чем вечная, раздирающая душу на российских полях, песня грязных, больных и искалеченных людей про “Лазаря”. Убирайтесь к чертовой матери …» (V, 267). Эпитет-эвфемизм слегка прикрывает понятную всем отрицательную сущность упомянутой в гневе родительницы: «Эй, в кнуты их всех, // Растакую мать » (III, 130 – «Песнь о великом походе», 1924).
Кроме того, у Есенина (как, наверное, у многих русских мужчин в переломную эпоху) представлено еще одно проявление образа матери – сниженное, вульгарное, неподцензурное (но народное и исторически сложившееся), давшее своим коренным наименованием языковую дефиницию: «матерное». Такое понимание образа матери в народе расценивалось как недозволенное, запретное. С православной точки зрения, оно считалось оскорбляющим заодно и образ Богоматери. Тем не менее оно широко проявлялось в фольклоре – только потаенном, секретном, дозволенном лишь в ограниченных закрытых компаниях близких людей (часто – исключительно мужчин). Так, имеется указание на использование бранной лексики «по матушке» в частушках с. Константиново:Ветер дует, ветер дует,
Ветер дует вечерком.
Берегитесь, девки, бабы,
Начинаю матерком [892] .
Ох, тюг-тюг-тюг,
Разгорелся наш утюг,
Я его утюгом,
А он меня матюгом [893] .
По свидетельству Л. А. Архиповой, к настоящему времени «исчезли из обихода пугающие сельские поверья, вроде вот такого константиновского: “Кто ругается матом – у того земля под ногами прогорает на восемнадцать метров”». [894] Аналогичный взгляд на последствия ругани матом приведен в частушке с. Константиново:
Ухажер мой от земли
Ничуть не поднимается,
Оттого он не растет,
Что матерком ругается. [895]
Есенин в повести «Яр» (1916) отразил народное представление о том, что если уж кому и позволяется (но не приветствуется!) «матерная брань», то это зрелым мужчинам, а никак не парням: «У тебя еще матерно молоко на губах не обсохло ругаться по матушке-то » (V, 111). В фольклорно-этнографическом контексте «матерная брань» подспудно связана с мотивом инцеста, рассматриваемого в архаических культурах в качестве особой стимуляции плодородного начала. Выросшее на этой почве понимание вседозволенности в эротическом смысле хронологически ограничивалось определенными праздничными вакханалиями – на Святки и Купальские игрища, гулянием на свадьбе после первой брачной ночи и др. Идеей карнавальности проникнуты эти разгульные увеселения. Однако подобный «матерный эротизм» строжайше запрещался в обычные дни.
Может быть, отчасти в силу такого запрета, как засвидетельствовал А. Б. Мариенгоф, по возвращении из заграничного турне Есенин любил распевать сочиненный им текст в форме частушки – с тонким намеком на обсценные выражения, однако ловко обходя запрещенную нецензурную лексику:
В мать тебя, из мати в мать,
Стальная Америка!
Хоть бы песню услыхать
Да с родного (другого) берега. [896]
Но еще до поездки в Америку Есенин отразил взгляд русских людей, недовольных ориентацией сначала Российской империи и затем Советской России на экономический курс США, – отразил в предельно заостренной форме в экспромте про American Relif Administration («Американская организация помощи», 1919–1923, под руководством Г. Гувера): «Покрыть бы “Ару” русским матом – // Поймет ли “АРА” русский мат ?!» (IV, 491 – «Американским ароматом…», 1921–1922).
Недовольство обстоятельствами экспрессивно выражает восклицание-рефрен Чекистова «Мать твою в эт-твою!» (III, 55, 59 – «Страна Негодяев», 1922–1923). Куда более откровенно это матерное выражение применено в частушке с. Константиново:
Меня мать родила
Девку кривоногую.
Ну, и мать ее ети,
Мне не в армию идти. [897]
В своем творчестве Есенин отразит (хотя иногда лишь намеками, упоминаниями о явлении без приведения примеров) закоренело-сниженное, превратившееся из «матерого» в «матерное» осмысление проявленной порой низменности примитивного бытия: