Арабская стенка
Шрифт:
— Чтоб ни ногой больше сюда! — Мать указала Акиму рукой на серое здание почты и наделила сына последней затрещиной, отпущенной уже не со злом, скорее для профилактики. Пацан по первости намеревался было восстать против деспотизма, имел мысль пожаловаться отцу, но позже, когда обида поулеглась, решил смолчать, поскольку с матерью портить отношения было невыгодно.
…Дядя Гриша, пока Аким Никифорович, отрешившись от сущего, предавался воспоминаниям о столярке, ждал, когда гость стронется со стула и удалится, не теряя достоинства, когда наденет в прихожей свои туфли на высоком каблуке, свидетельствующие о сексуальных отклонениях, и закроет за собой дверь. Дядю Гришу несколько тревожило, что
Аким Никифорович Бублик наконец растормозияся — утер лицо ладошкой, хлюпнул губами, будто отпробовал с ложки горящих щей, и помотал головой.
— Разрешите еще слово, граждане почтенные старики?
— Разрешаем, что ж…
Дядя Ваня поставил коня на доску, слегка заинтригованный, хозяин же крикнул в открытую дверь:
— Наташа, принеси, пожалуйста, квасу, пусть товарищ квасу выпьет, волнение уберет.
— Я тоже квасок принес, — сказал Бублик, испытывая облегчение, и со стуком поставил коньяк посреди разбросанных шахматных фигур. — С вашего позволения, кхе. В гости шел, да вот к вам завернул…
— Он нас купить хотел, Гриша! Гони ты его, а? Я не справлюсь. — Дядя Ваня скорбно поник носом. — Годов бы десять сбросить, я бы его в скулу вдарил, а теперь ведь побьет — они нынче жестокие.
В комнате появилась давешняя седая женщина, в руках у нее был черный поднос с запотелым графином и стаканами. Женщина увидела коньяк и вопросительно посмотрела на дядю Гришу:
— Закуску приготовить?
Дядя Ваня ответил за хозяина категорическим тоном:
— Рукавом закусит, они нынче все больше в подворотнях накачиваются — привыкли.
Аким Никифорович тряскими руками отколупал пробку, налил себе в стакан порядочно, опрокинул порцию махом и запил коньяк квасом, туго шибанувшим в нос.
— Уж извините.
— Извиняем.
Дядя Ваня крякнул за Бублика и с завистью отметил:
— Один пьет! Они такие.
Бублик же настроился на исповедь и начал ее со случая, приключившегося в свадебный вечер. Они с Шурочкой стояли на балконе, была луна, сзади гомонились гости, родня и всякие знакомые. На Шурочке была фата. Шурочка много и беспричинно смеялась, Аким целовал ее украдкой и, целовавши, сдернул с уха жены дешевую серьгу, которая упала с третьего этажа на асфальт. «Так что вы думаете! Ведь полезла драться, глаза под лоб завела, стерва! Побежал я искать безделушку, все штаны из дорогого материала «метро» (теперь такого и в помине нет!) извозил. Шарю по тротуару, а сам, можно сказать, холодную слезу глотаю, А цена той серьге — копейка в базарный день, товарищи старики! Так и началась семейная жизнь, будь она проклята! Не развелся сразу по слабости характера, а теперь куда денешься — двое мальчиков растут. Года, можно сказать, катятся, а счастья нет, каждый день одно расстройство, растудыть твою малину!»
Монолог, произнесенный поспешно и невнятно, стариков не колыхнул, тогда Бублик взял нотой выше и подробно остановился на общей драматичности своей судьбы: с детства ни в чем не везло — мать била, отец был строг как прокурор, учителя в школе не любили по причине, надо полагать, излишней упитанности («Ел мало, но толстел из-за плохого обмена веществ в организме»), бык бодал, собаки кусали, комары пили кровь с исключительным азартом, а что касается пчел, то ни одна пролетающая не пропускала, даже трутни пробовали жалить. В яму падал,
— Выручайте, товарищи, христом-богом молю! — Аким Никифорович еще отпил из стакана, поперхнулся, закашлял, из глаз его заструились натуральные слезы. — Люди вы добрые и меня поймете. Конечно, я слабый, но ить героем-то не каждый родится, товарищи! Правда?
Глава 13
Утро выдалось ясное. Солнце только что поднялось, но уже припекало совсем по-летнему. Над тополями, если присмотреться, висел зеленый туманец, сильно прореженный небесной голубизной: это почки пускали лист. Зелень была далекой, кисейной и едва угадывалась. По центральной улице двигалась поливальная машина, распустив кривые усы. Вода слышно шипела, пенилась, окутанная радугой, и скатывалась в стоки; асфальт был лаковый, и в нем на короткое мгновение, будто в зеркале, отразился город. Воздух был еще свеж, пахло мокрой травой и железной окалиной.
Олег Владимирович Зорин, заместитель председателя, шел не спеша по тротуару с перекинутым через руку плащом и с удовольствием ступал в воду, текущую по тротуару. Ручейки напоминали головастиков, которые, шевелясь, заглатывали пыль. Зорин был в том благодушном и созерцательном настроении, какое озабоченному человеку выпадает как подарок. Этот мир нравился Зорину, он говорил про себя, насвистывая: «Солнце — хорошо. Вода — тоже хорошо. И воробей — хороший». Воробей сидел на растопыренной ветке акации, низко, над самой чугунной решеткой, огораживающей скверик, и сидел он фертом. Это был особый воробей, на голове его, на макушке, перо топорщилось, и казалось, будто птица в пляжной кепочке с козырьком. Зорин подступил к воробью ближе и спросил:
— Ты это чего?
Зорина в общем-то многое интересовало: почему, например, воробей вырядился в кепку и почему сидит здесь, когда надобно лететь во всю прыть? «Если бы у меня были крылья, — думал Олег Владимирович. — Я бы взвился. В лес бы улетел, и всякое такое. Или на гору куда-нибудь, чтобы с высоты все видать было. Очень даже интересно». Птичка вежливо скособочилась, и в глазу ее, маленьком, будто точка в конце строки, сверкал белый огонек.
— Ты чего это?
Птица показалась в воздухе, словно подвешенная на резиновой нитке, и растаяла в синеве, растворилась.
— Тебе везет! — сказал Зорин. — Ты летаешь. А почему, собственно, человек такой обделенный? — Зорину стало жаль, что он, как и другие впрочем, лишен удела такого — возноситься и опускаться по желанию и в любом месте, даже в джунглях, где на деревьях обезьяны, а внизу — разные хищники.
Зорин пригрозил мальчишкам, которые вдвоем катались на велосипеде по проезжей части, и больше никаких нарушений не обнаружил. Жизнь текла размеренно и приподнято, потому как выпал прекрасный весенний день и даже черные автомобили сверкали, будто соломенные стога на колесах.
В приемной, прохладной и большой, заместитель повесил плащ на вешалку и поманил секретаршу к себе в кабинет. Та принесла под локотком папку с надписью «неотложное».
— Что там у нас? — осведомился Зорин, играя бровями, и запел вдруг, притопнув ногой: — «Сухой бы я корочкой питалась, сырую воду б я пила». Секретарша, молодая и яркая, сделала на лице выражение в меру приветливое и в меру интимное. Заместитель же успел пропеть еще одну строфу: «Я только бы тобою, милый, наслаждалась и тем бы счастлива была». — И что там у нас?