Ария Маргариты
Шрифт:
Она появлялась в моей жизни еще пару раз. Последний — в 1993 году, когда я подобрала неизвестно откуда взявшихся около моего дома крошечных черных щенят и пыталась их спасти. Под грохот бронетранспортеров господина Ельцина, решившего расстрелять собственный парламент. Мне тогда еще позвонил взволнованный юноша-корреспондент с радио «Россия» и попросил высказаться по поводу происходившего.
– У нас уже выступали Лия Ахеджакова, Алексей Баталов говорил от имени своих учеников, – журналист захлебывался собственными эмоциями, – может, и Вы скажете что-нибудь в поддержку президента от имени сотен
– Я могу говорить только от собственного имени, – мрачно ответила я, не ожидая от продолжения беседы ничего хорошего.
– Ничего, ничего, тогда от своего…
– Борис Николаевич, если Вы честный человек, – выпалила я, будто президент прильнул ухом к приемнику и слышит мои слова, –после того, что вы сделали… (пауза) уйдите в отставку!
Семь черных, обреченных на смерть неизвестной щенячьей болезнью существ, с писком рванули из коробки, на кухне мама с грохотом уронила на пол кастрюлю с прокипяченными полотенцами. Из недоброй радиотишины выплыл дрожащий голос недооценившего степень моей стервозности паренька:
– Что ж, Пушкина оказалась самой эмоциональной из нас, что же делать! Поэты, знаете ли…
И на защиту отработанной тоталитарной поддержки президента был призван Аркадий Семенов, некогда чеканивший тексты для группы ВЕЖЛИВЫЙ ОТКАЗ. Он мастерски «отмазал» меня, заявив, что, несмотря на мою повышенную эмоциональность, в разведку со мной пошел бы безоговорочно…
На следующий день после этого инцидента появилась Она, прокуренная насквозь, не пользующаяся дезодорантом и оттого источающая странный душевыворачивающий запах. «Может, так и должна пахнуть космическая воительница», – думала я, наблюдая, как девушка выбирает одного из щенков, чтобы облегчить мне существование.
Через неделю все дети неизвестной собаки, пузатые, не успевшие познать радость разгрыза первой косточки, отправились в Собачий Рай один за другим. Я сжигала их крохотные трупы около помойки во дворе. Сдох щен и у Фехтовальщицы… После этого Она надолго исчезла из моей жизни, чтобы как-то в полдень позвонить и отчаянно прошептать: «Меня мать сдала в психушку, Маргарита, они что-то сделали с моей головой… Мои ноги не ходят… Ма,..». Голос умолк. В трубке щелкнуло. Тишина.
Так окончилась еще одна космическая война, где чья-то мама выступила на стороне невидимого врага.
ПАУЗА
Не убивай муху — она под защитой закона, Не убивай таракана — он под защитой закона, Не убивай червяка — ион под защитой закона, Не убивай эту сволочь — она под защитой закона… Один только ты — вне закона, Одна только ты — вне закона, С тобой может сделать все, Что захочет,
Любая
Защищенная законом и властью Дрянь!
ВОРОНЫ И ГОЛУБИ
Сюжет 1
Странное дело — нелюбимый город по-своему расправляется со мной, пользуясь известной присказкой: «Пойдешь налево — коня потеряешь, пойдешь направо – суму отберут, попрешься прямо – головушку снесут басурманы. Стой лучше, где стояла. Целее будешь». Стоит выйти на Садовое кольцо, как начинается ломота в костях, тяжесть в затылке такая, словно вредоносные карлики
Бочком, бочком протискиваюсь между призрачных прутьев временной клетки (если бы я была гладкошерстной кошкой, на шкурке отпечатались бы черные полосы, как от ожога) и попадаю в Пушкинский музей, чтобы побалдеть на бархатной бордовой банкетке в заветном зале импрессионистов, посмотреть на спрятавшихся в розоватом лондонском тумане «Чаек над Темзой». Потом отправляюсь к врезающемуся корабельным носом в сквер дому, где мы с друзьями по вечерам под несущиеся из «музыкального ящика» ритмичные заморские песнопения выпивали коктейль-другой… Кошка я, кошка, которая гуляет вертким призраком сама по себе, смотрясь в зеркальные витрины воспоминаний.
Сидели в баре мы с тобой, Сжимая вечный трюльник в кулаке, А некий Бармен, идол неживой,
Царил и правил в этом бардаке.
Швейцар был пьян, швейцара дверь держала, Народ давил простой «шампань-коблер», Не наша музыка напиться призывала И плюнуть на приличие манер. Юнцы балдели, глупые до писка, Нахально пялились на девочек чужих, А тетя Маня, бывшая хористка,
Всем предлагала выпить «на троих».
Вот череда задов, обтянутых джинсами,
Вся в напряженном ожиданье коньяка…
Все тот же Бармен толстыми перстами Ловил в стакане крошки табака…
(из «Проходных зарисовок», написанных за несколько лет до появления АРИИ)
Кто не знает: «трюльник» – это банальные три рубля, которые в те времена считались неплохим капиталом.
Если стоять на месте, как рекомендует мне эхо старых московских дворов, то можно постепенно врасти лапами-корнями в землю, начать постепенно, день за днем, месяц за месяцем, покрываться корой, этой чешуей деревьев. Руки станут ветвями, волосы позеленеют и зашуршат не хуже листьев сиреневого куста под окном. Захочешь двинуться с места, да не двинешься…
Сколько по жизни таких людей-деревьев понатыкано — не сосчитать. Даже мхом с северной стороны покрываются, как положено. И надоело им вроде бы только в одну сторону глядеть, одни и те же звезды считать, а что делать? Куда деваться? Подбежит к такому древоman'у или к такой древоwoman'ше симпатичная собака-лайка по кличке Мун, поднимет лапу… А на шее у Муна – красная шерстяная ниточка. От сглаза. И у красавца-овчара по кличке Гранд, с морды которого ни днем, ни ночью не сходит прохиндейское выражение, тоже есть заветная красная ниточка.