Бархатные коготки
Шрифт:
Гриффин кивнул головой.
– Очень аппетитно пахнет, но я и так чувствую себя нормально.
Мейсон подал ему чашку.
– Вы ничего не знаете о существовании завещания?
– неожиданно спросил Хоффман.
– Я предпочел бы не говорить об этом, господин сержант, если вы ничего не имеете против.
Хоффман взял у Мейсона чашку.
– Так уж странно получается, - заявил полицейский Гриффину, - что я почему-то имею кое-что против вашего желания. Прошу ответить на вопрос.
– Да, завещание существует, - неохотно признался Гриффин.
– А где оно?
– Этого я не знаю.
– Тогда, откуда вы знаете о его существовании?
– Дядя сам мне его показывал.
– И что в нем сказано? Все наследует жена?
Гриффин покачал головой:
– Из того, что мне известно, она ничего не наследует, кроме суммы в пять тысяч долларов.
Сержант высоко поднял брови и присвистнул.
– Это совершенно меняет суть дела.
– Какую суть дела?
– спросил Гриффин.
– Ну, все предпосылки следствия, - объяснил Хоффман.
– Ее существование зависело от того, останется ли мистер Белтер в живых. С момента его смерти она практически оказывается на мостовой.
– Насколько мне известно, они жили друг с другом не самым лучшим образом, - поспешил объяснить Гриффин.
– Это еще ни о чем не свидетельствует, - ответил Хоффман задумчиво. В таких случаях мы стараемся прежде всего установить мотив.
Мейсон широко улыбнулся Хоффману.
– Неужели вы серьезно могли предполагать, что миссис Белтер убила своего мужа?
– спросил он таким тоном, как будто сама мысль об этом была смешной.
– Я провожу предварительное следствие, мистер Мейсон. Я пытаюсь установить, кто мог убить. Мы всегда перво-наперво ищем мотив. Вначале необходимо установить, кто получает выгоду от убийства, а уж затем...
– В таком случае, - вмешался Гриффин трезвым голосом, - подозрение должно пасть на меня.
– Что вы хотите этим сказать?
– спросил Хоффман.
– Согласно завещанию, - медленно сказал Гриффин, - я наследую все. Я не делаю из этого особого секрета. Дядя Джордж симпатизировал мне больше кого-либо другого. Это значит, что он симпатизировал мне настолько, насколько позволял ему характер. Потому что я сомневаюсь, чтобы он вообще был способен на настоящую любовь и симпатию к кому бы то ни было.
– А какие чувства питали к нему вы?
– спросил Хоффман.
– Я очень уважал его ум, - ответил Гриффин, старательно подбирая слова.
– Я ценил некоторые черты его характера. Он жил совершенно одиноко, потому что у него было обостренное чувство на всякого рода ложь и лицемерие.
– Почему это должно было осуждать его на жизнь одиночестве?
– спросил Хоффман.
Гриффин сделал чуть заметное движение плечами.
– Если бы у вас был ум, как у моего дяди, - сказал молодой человек, то вам не нужно было бы спрашивать. У Джорджа Белтера был мощный интеллект. Он мог каждого увидеть насквозь, заметить любую фальшь. Он принадлежал к людям, которые никогда ни с кем не дружат. Он был настолько самостоятельным, что ему не требовалось искать опоры в ком-либо, поэтому ему не нужны были друзья. Его единственной страстью была борьба. Он сражался с целым миром, сражался со всеми и с каждым.
– Только не с вами?
– вставил Хоффман.
– Нет, - признался Гриффин, - со мной он не сражался, потому что мне плевать на него и на его деньги. Я не подлизывался к нему, но и не обманывал его. Я говорил ему, что я о нем думаю. Я был с ним честен.
Сержант Хоффман прищурил глаза.
– А кто его обманывал?
– Что вы хотите узнать?
– Он, вы сказали, любил вас потому, что вы его не обманывали.
– Так оно и было.
– Вы подчеркнули себя.
– Это вышло случайно, я не имел намерения подчеркивать свою скромную особу..
– А что с его женой, миссис Белтер? Он ее любил?
– Не знаю. Он не разговаривал со мной о жене.
– Она его, случайно не обманывала?
– не уступал сержант Хоффман.
– Откуда я могу это знать?
Хоффман не спускал глаз с молодого человека.
– Вы не слишком-то разговорчивы. Ну, что же, раз вы не хотите говорить, ничего не поделаешь.
– Но, я хочу говорить, сержант, - возразил Гриффин.
– Я скажу вам все, что вы пожелаете узнать.
Хоффман вздохнул:
– Вы можете точно сказать, где вы были в то время, когда было совершено преступление?
– устало спросил он.
Гриффина залил румянец.
– Мне очень жаль, сержант, но я не могу.
– Почему?
– Потому что во-первых не знаю, когда было совершено преступление, а во-вторых, даже если бы мне это было известно, я не смог бы вспомнить, где я тогда находился. Я боюсь, что немного перебрал сегодня. Вначале я был в обществе одной молодой особы, а попрощавшись с ней, заглянул еще в пару приятных мест. Когда я хотел вернуться домой, у меня спустила проклятая шина, и я понимал, что слишком пьян, чтобы починить ее. Я пытался найти какой-нибудь гараж, чтобы оставить автомобиль и взять такси, но лило как из ведра. В результате я ехал и ехал на проклятой спущенной шине и это, должно быть, тянулось целый век.
– Действительно, шина порвана в клочья, - признал Хоффман.
– Кстати, кто-нибудь еще знал о завещании вашего дяди? Видел его кто-нибудь, кроме вас?
– Да. Мой адвокат.
– Так у вас есть адвокат?
– Конечно. Что в этом удивительного?
– Кто является вашим адвокатом?
– Артур Этвуд. У него офис в Мьютуэлле.
Сержант Хоффман повернулся к Мейсону:
– Я о таком не слышал. Вы его знаете Мейсон?
– Да, я имел с ним пару раз дела. Такой лысый, приземистый... Специализировался когда-то по делам возмещений за телесные повреждения. Кажется он, как правило, устраивал дела без Суда и получал хорошие возмещения.
– Как случилось, что вы видели завещание в присутствии своего адвоката?
– обратился Хоффман к Гриффину.
– Это довольно необычно, чтобы завещатель приглашал наследника вместе с его адвокатом для того, чтобы показать им завещание.
Гриффин сжал губы.
– Об этом вам придется поговорить с моим адвокатом. Я не хочу в это соваться. Это сложное дело, я не желаю об этом дискутировать.
– Хватит крутить!
– рявкнул сержант Хоффман.
– Говорите, как все было! Быстро!