Бедные углы большого дома
Шрифт:
Читатель видлъ, что Вар предстояла почти неизбжная гибель, но въ то же время онъ могъ угадать, что кто-нибудь непремнно долженъ спасти бдную двочку, такъ какъ, въ противномъ случа, разсказъ долженъ бы былъ кончиться въ самомъ начал. Читатель, можетъ-быть, даже угадалъ и то, кто спасетъ Варю: онъ уже усплъ познакомиться съ ея Трезоромъ, съ жиденькой гувернанткой. Дйствительно, Ольга Васильевна Суздальцева ршилась спасти Варю. Но какъ? Вотъ вопросъ, долго мучившій бдную двушку. Сначала она начала строить различные планы, доказывавшіе вполн, что у нея очень сильно развито воображеніе и что она довольно своеобразно понимаетъ дйствительную жизнь. Если бы мы сказали, что она представляла себ пріхавшаго изъ-за границы наслднаго принца, что она представляла его влюбившимся въ Варю, что она представляла его бракосочетаніе съ Варей, сопровождаемое торжествомъ и ликованіемъ всего «большого дома», то все это было бы не очень далеко отъ истины и уступало бы только немного въ яркости колорита, такъ какъ у насъ въ воображеніи не могло бы найтись столь яркихъ красокъ, какія были въ воображеніи Ольги Васильевны. Но изъ подобныхъ соображеній ничего
— Сходимъ, Варя, къ Авдоть Игнатьевн, но уступитъ ли она намъ комнату твоего отца.
— Сходимте, Ольга Васильевна, — отвтила Варя. — Но чмъ же мы будемъ жить?
— Полно, полно, милочка! Что теб объ этихъ мелочахъ заботиться. Объ этомъ и думать не стоитъ!
Къ вечеру слдующаго дня Ольга Васильевна и Варя перебрались къ Авдоть Игнатьевн въ ленныя владнія. Это былъ первый «поступокъ» Ольги Васильевны. Вторымъ «поступкомъ» было то, что она ршилась давать частные уроки, чтобы существовать съ своей любимицей; третьимъ «поступкомъ» были ея занятій съ Варей «всми предметами науки», цлью этихъ занятій былъ университетскій экзаменъ, который Варя должна была когда-нибудь выдержать. Посл этихъ «поступковъ» Ольга Васильевна снова предалась своимъ соображеніямъ и снова мечтала о наслдномъ принц или, по крайней мр, о граф, предлагающемъ руку и сердце милой Сандрильон, и стала совершенно спокойна, видя, какая блестящая будущность ждетъ ихъ всхъ впереди.
— Тяжело вамъ, голубчикъ, трудиться, — говорила ей Варя.
— Полно, — отвчала Ольга Васильевна съ сладкой и немного плутоватой улыбкой. — Все это мелочи, все это пройдетъ. Мы теперь, какъ солдаты, на бивуакахъ живемъ. Нельзя же безъ этихъ маленькихъ непріятностей прожить. А вотъ ты подожди, что будетъ-то… Хорошо будемъ мы жить!..
Варя врила.
— Иногда вы мн кажетесь той волшебницей, которая однимъ движеніемъ руки обращаетъ тыкву въ богатую карету, — говорила Варя.
— А знаешь, Варя, это самое мн снилось вчера во сн; даже Акулину Елизаровну и ту я сдлала такою счастливою, счастливою, — улыбалась жиденькая гувернантка.
Нечего говорить, какъ обрадовалась Игнатьевна новымъ жильцамъ, какъ она выгнала съ позоромъ и свойственнымъ ей озлобленіемъ изъ комнаты Семена Мартыновича худо платившую за помщеніе жилицу, какъ маіорская дочь говорила вызжающей жилиц, что «ужъ, конечно, пріятне жить съ образованными людьми, чмъ съ какой-нибудь мщанкой», а Акулина Елизаровна, какъ только взглянула на Ольгу Васильевну, такъ тотчасъ же и прослезилась и прошептала: «Награди ее, Господи, за благодянія!» Все это было въ порядк вещей и объясненій тутъ не нужно. Началась новая жизнь въ феодальномъ государств. Съ утра до вечера шли тамъ разговоры о предшествовавшихъ событіяхъ, разсужденія о будущемъ, въ комнат капитанши сталъ чаще появляться Ардальонъ, прежде проводившій многіе часы у товарищей; въ комнат маіорской дочери чаще раздавались французскія слова въ род «драпиры» и даже если подавались хорошія булки, то маіорская дочь громогласно объявляла, что он настоящій «при-фиксь». Гувернантка очень уставала отъ бготни на уроки, но ни разу не явилась она домой съ угрюмымъ лицомъ и при вход въ феодальныя владнія уже въ первой комнат на ея губахъ появлялась ея добродушная улыбка, потому что изъ третьей комнаты уже слышался тихо напвающій какую-нибудь псню голосокъ Вари, и молодое существо, заслышавъ скрипъ двери, бжало навстрчу къ своему врному другу-Трезору.
— Не смйте, не смйте сами шляпки снимать, я васъ раздну, — суетилась Варя около Трезора, развязывая ленты шляпки. — Вотъ такъ, садитесь, я все уберу.
— Да я не устала, — говорила съ улыбкой Ольга Васильевна.
— Устали! Устали! — кричала Варя, усаживая Ольгу Васильевну, прибирая ея вещи и поминутно выбгая въ кухню, чтобы поторопить Игнатьевну, приготовлявшую чай. Молоденькая хозяйка то забывала подать себ чашку, то наливала сливокъ вмсто чаю, то вмсто сахару клала сухари, начинался хохотъ, звонъ серебристаго молодого голоса проносился черезъ вс ленныя владнія, и ихъ обитательницы оживлялись, смялись, говорили: «Ай-да молодая хозяйка, хорошо хозяйничаетъ!» А Варя иногда звала ихъ, по желанію Ольги Васильевны, къ себ и тоже поила чаемъ. Шли безконечные разговоры, совщанія, призванія, и вечеръ летлъ быстро.
— Да вотъ скоро мн безъ Ардальоши придется жить, выйдетъ онъ черезъ годъ изъ емназіи, студентомъ будетъ, разъдемся, — жалобно говорила Акулина Елизаровна.
— Отчего же вамъ и тогда не жить вмст? — удивлялась Ольга Васильевна.
— Гд мн, вдь я неблагородная! Товарищамъ неловко будетъ къ нему ходить.
— Да почему вы считаете себя неблагородною, вдь вы капитана жена?
— Да-съ, это точно, что мой мужъ капитанъ былъ, царство ему небесное, а я-то неблагородная… Ужъ и какъ это я замужъ-то за него, моего голубчика, вышла, — сама по сію пору не знаю! — предавалась грустнымъ воспоминаніямъ капитанша. — Жили мы это съ покойницей-матушкой въ бдности, семья была большая, дти малъ-мала-меньше, вотъ я однажды по мщанству да по бдности и мою полы, — вдругъ дверь настежь, гляжу — офицеръ въ дверяхъ. Молода я была, платьишко подобрано, прости Господи, мочалка въ рукахъ, — покраснла я. Оно, знаете, трудиться Богъ веллъ, а вотъ покраснла-таки тогда, гршница! «Кого вамъ?» спрашиваю офицера. — «Не здсь ли, говоритъ, Мухраковы живутъ?» — «Здсь», отвтила я-то. — «А вы, врно, Акулина Елизаровна?» спрашиваетъ онъ. — «Да-съ,» отвчаю я, да платьишко обдергиваю. — «Ничего, ничего, говоритъ, не стыдитесь, трудиться не стыдно… Я это, знаете, только потому зашелъ, что вы мн понравились. Хотите выйти за меня замужъ?» — Какъ онъ сказалъ это, я такъ и залилась слезами, представилось мн, что онъ шутитъ надо мной, а вдь что-жъ, если бъ и пошутилъ? не барыня была! Я бжать, онъ за мной въ комнату… Помяни его Господи во царствіи Твоемъ! — слезливо произнесла капитанша и утерла набжавшую слезу.
— Ну, и что же? — полюбопытствовала Ольга Васильевна
— Повнчались, — въ раздумья отвтила Акулина Елязаровна.
— И счастливо вы жили, любилъ онъ васъ?
— Какъ же-съ, вдь онъ благородный былъ… Вотъ теперь тоже и Ардальоша благородный, пошли ему Господи счастья! А я что? — кое-какъ вкъ доживу…
— Такъ-то вамъ весь вкъ и пришлось трудиться?
— Что-жъ, мое дло такое, мн не привыкать, вотъ дай Богъ, чтобы Ардальош-то не пришлось чернаго дла длать, онъ не мн чета.
— Ну, авось еще будетъ счастливъ и васъ осчастливить, будете въ довольств съ нимъ жить…
— Ни, ни, ни, что вы! Мн ничего не надо! Да я на него изъ-за уголка смотрть буду, когда онъ на службу станетъ ходить. Что я срамить его, что ли, буду своимъ холопствомъ? Какая же я посл этого матъ ему буду?
— На боковую, однако, пора, — говорила Игнатьевна, когда сумерки вечера смнялись полумглою лтней ночи. — Благодаримъ за угощенье.
— Къ заутрени завтра далъ бы Господь не проспать, — крестилась Акулина Елизаровна.
— Мерси-съ, монъ анжъ, — оканчивала маіорская дочь, и вс тихо и мирно расходились по своимъ комнатамъ. Въ ленныхъ владніяхъ наступала тишина, носились какіе-нибудь запахи истребленнаго ужина, слышались звуки храпнья, присвиста, бой часовъ, и все это стихало все боле и боле, а въ комнат Семена Мартыновича еще звучалъ едва внятный, полудремотный шопотъ.
— Вс он такія добрыя, любятъ насъ, — говорила Ольга Васильевна. — Хорошо намъ жить, Варя. И вотъ говорятъ, что нтъ хорошихъ людей… Да ты спишь, голубчикъ? Ну, спи, спи, дитя мое!.. Ди-тя мо-е… — уже сквозь сонъ шептала Ольга Васильевна и тихо засыпала.
Счастье было бы полное, если бы на земл, то-есть въ обществ, имющемъ свои глубокія соображенія, могло быть полное счастіе. Если бы я былъ мелодраматическимъ писателемъ, то я сейчасъ бы привелъ въ квартиру Ольги Васильевны какого-нибудь яраго героя, и онъ погубилъ бы счастье моихъ героинь. — «Маниловщина! — воскликнулъ бы онъ, ероша волосы, — плсень старосвтскихъ помщиковъ, духота, животная жизнь и т. д.» — Услышавъ эти страшныя рчи, Варя начала бы ненавидть животную жизнь и проклинать маниловщину; Ольга Васильевна, слыша, что ее причисляютъ къ маниловцамъ, выбросилась бы съ горя въ окно; Варю потрясъ бы этотъ поступокъ, и она тоже выбросилась бы въ окно; маіорская дочь воскликнула бы: «ахъ какой пассажъ!» и упала бы въ обморокъ, читатели послдовали бы ея примру, и сотни докторовъ получили бы по лишнимъ тремъ рублямъ за визитъ и вмст со своими паціентами признали бы мой разсказъ за произведеніе, полное содержанія. Но, къ несчастію, я не мелодраматическій писатель, героевъ въ моемъ разсказ нтъ, а трагическія исторіи, напоминающія сказку, а оставляю въ полное владніе всмъ салоннымъ болтунамъ, разносчикамъ новостей, провозвстникамъ скандаловъ. Читатель, полагающій, что безъ такого содержанія не можетъ быть никакого разсказа, можетъ обратиться къ этимъ господамъ, и они его непремнно утшатъ разсказомъ — ну, хоть про исторію какой-нибудь Даріи Ивановны или Вры Дмитріевны и ихъ мужей, — это будутъ непремнно трагическія исторіи, полныя глубокаго содержанія, въ нихъ будутъ играть роль пистолеты, яды, ножи, неврность, обмороки, и будетъ отсутствовать только здравый смыслъ, но за такой бездлицей не стоитъ и гнаться! Я же вижу въ жизни своего рода смыслъ и занимаюсь именно имъ, потому-то даже самый скорбныя мста въ моей исторіи не будутъ неожиданными и явятся вслдствіе извстныхъ причинъ. Итакъ, непріятности явились къ моимъ дюжиннымъ героинямъ не отъ появленія недюжиннаго героя, а совершенно съ другой стороны. Черезъ мсяцъ посл переселенія въ квартиру Игнатьевны двухъ двушекъ къ нимъ явились неожиданныя гостьи. Это была тетушка Ольги Васильевны Дарья Петровна со своими тремя средними дочерьми. У тетушки было ихъ шесть и столько же сыновей; старшей дочери, родившейся во времена мучительныхъ стремленій къ благосостоянію, няньчивщей своихъ сестеръ и едва знавшей грамоту, было лтъ тридцать пять, младшей дочери, родившейся во времена самодовольнаго пользованія плодами долгихъ трудовъ и воспитывавшейся въ институт, было лтъ пятнадцать. Тетушка, судя по лтамъ ея дтей, была не молода, но она была толста, бойка, бодра. Она была не бдна, ея мужъ, статскій совтникъ Гребешковъ, получалъ значительное жалованье, но она не могла считаться и богатой, потому-что четырнадцати человкамъ нужно очень много денегъ, чтобы быть богатымъ, а если эти люди къ тому же не могутъ уже заниматься работою по своему званію и положенію въ свт, то средства должны быть еще больше. Ольга Васильевна въ былое время воспитывала трехъ среднихъ дочерей своей тетушки, разумется, даромъ, — она была такъ осчастливлена, такъ осчастливлена предложеніемъ жить у родныхъ, а не наниматься въ чужой домъ, что готова была сама платить за это одолженіе, возможное только со стороны родныхъ, уже выбившихся изъ нужды, уже заботившихся не о хлб единомъ, но еще даже и не мечтавшихъ объ институт. Потомъ она постоянно получала приглашенія здить къ добрымъ родственникамъ по праздникамъ и такъ цнила эту родственную привязанность, что постоянно возила маленькіе подарочки кузинамъ; правда, у нея у самой нердко бывали худы сапожки, не было перчатокъ, но разв можно не дарить такихъ милыхъ, добрыхъ кузинъ; он такъ любили ее! Он, я думаю, даже увренъ въ этомъ, и принимали подарочки только для того, чтобы не обидть ее, такъ какъ что же значили какія-нибудь трехрублевыя брошки для людей, имющихъ въ своемъ распоряженіи три, четыре тысячи въ годъ? Появленіе неожиданныхъ гостей напомнило Ольг Васильевн всю ея черную неблагодарность къ нимъ: она въ тревогахъ посл смерти Скрипицыной ни разу не была у нихъ! Теперь это волновало ее, дремавшая совсть проснулась.