Бедные углы большого дома
Шрифт:
— А Жени ничего не нужно — она отошла прочь.
— Ахъ, она капризная, играть не уметъ, а туда же суется судить о другихъ… Она въ него влюблена… Думаетъ сдлаться… Хи-хи-хи! Ха-ха-ха!
— Прощайте, прощайте!
— Не забывайте насъ, милочка! Прізжайте, намъ будетъ весело!
Ольга Васильевна и Варя ухали, и долго въ ихъ ушахъ раздавался пискъ перелетныхъ птичекъ-сестрицъ.
Позднимъ вечеромъ въ спальн сестрицъ Гребешковыхъ, когда ухали гости, раздавались странные разговоры — щебетанья. Вс сестры говорили вмст, и трудно бы догадаться, которой изъ нихъ принадлежала та или другая фраза.
— Перчатки даритъ отъ себя, точно мы не знаемъ, что это Ольга купила! И что Ольга ей поддалась? — раздавала въ спальн.
— Я просила ее, чтобы она сказала Ольг объ урокахъ музыки.
— Нужно попросить ее, чтобы она сказала Ольг, мн мало двухъ уроковъ въ недлю.
— Говори сама.
— А ты не можешь?
— Не хочу!
— Трудно?
— Да, трудно! Кланяться дряни не хочу!!
— А кольцо отъ нея взяла!
— Ну,
— Злючка!
— Молчи!
Въ комнат послышались чьи-то рыданья.
— Плачь, плачь со злости!
— Тише, тише, mesdames!
— Будетъ ли смерть-то на васъ, колотырки поганыя!
— Колотырки! Слышите, mesdames. C'est bien dr^ole.
— Parlons fran`eais.
— Чего по птичьи-то затрещали? Пропасти на васъ нтъ. День-деньской-то не набгаетесь, языковъ-то не отколотите! Тьфу, ты! Одурь съ нами возьметъ.
— Молчи, дурища безграмотная! — Mesdames `a l'ordre!
— Что ты командуешь?!
Долго еще продолжалась перестрлка; наконецъ, птички почувствовали утомленье, и мирный сонъ воцарился въ домашней Аркадіи семейства Гребешковыхъ.
Если двицы Гребешковы долго не могли уснуть к этотъ вечеръ, то еще дольше не могла заснуть Варя. Сотни мыслей осаждали ее, и среди нихъ тысячу разъ мечтала она о красавц-юнош, виднномъ ею въ этотъ день. Никогда еще въ жизни она не встрчала такого прекраснаго лица, такой цвтущей и нжной молодости. Снился онъ ей и во сн, когда она задремала съ слабой улыбкой на губахъ. На слдующій день она ходила въ какомъ-то чаду, о чемъ-то мечтала…
IX
Недолгій праздникъ юношескихъ дней
Хорошо зная Ольгу Васильевну, не трудно догадаться, что она не была сильна по части математики. Вообще вс люди, умющіе создавать такіе великіе планы, какіе создавала она насчетъ будущности Вари, приходятъ въ затрудненіе, если имъ нужно ршить какую-нибудь боле сложную задачу, чмъ помноженіе двухъ на два. Очень естественно, что она, сознавая въ себ этотъ недостатокъ, ршилась найти кого-нибудь другого, кто преподавалъ бы Вар ариметику. Подъ рукой былъ Ардальонъ, но при первомъ же урок и онъ оказался несостоятельнымъ въ этомъ дл. Онъ былъ все тмъ же Ардальошей, котораго мы видли однажды мечтавшимъ надъ волшебною книгою, но хуже Ольги Васильевны. Онъ былъ первымъ ученикомъ по гимназіи въ дл описаній весны, зимы и другихъ временъ года, служившихъ темою для гимназическихъ сочиненій; онъ писалъ сочиненія даже для другихъ учениковъ, иногда рисковалъ сочинить описаніе «Кавказскихъ горъ» или «Поздки за границу», но именно поэтому и былъ плохимъ счетчикомъ и еще боле плохимъ объяснителемъ математики. Пришлось искать другого учителя. Учителя были дороги, а требовался дешевый. Въ ленныхъ владніяхъ нердко появлялся Порфирій Приснухинъ, и его-то пригласили быть преподавателемъ Вари. Это была чисто для математики созданная голова. Сначала Порфирій, окончивъ урокъ, тотчасъ же брался за фуражку; потомъ его стали приглашать выпить чаю; еще черезъ нсколько времени въ ленныхъ владніяхъ стали говорить: «Что это, Порфирія Александровича нтъ? безъ него и веселья нтъ!» Но ужъ зато при Порфиріи Александрович дымъ шелъ коромысломъ! Одинъ разъ дло дошло до того, что онъ, Варя, Ардальонъ и сама Ольга Васильевна танцовали безъ музыки. Съ его приходомъ въ ленныя владнія врывалась жизнь, жизнь въ полномъ смысл этого слова, — молодая, бодрая, веселая, не звучащая ни одною вялою и ноющею ноткою плаксивой жалобы. Ленныя владнія, въ лиц своихъ обитательницъ, сознавали всю прелесть этой жизни, но не удивляться передъ ея появленіемъ не могли. Акулина Елизаровна, нахохотавшись до слезъ своимъ дребезжащимъ голосомъ надъ выдумками Порфирія, вздыхала сильне прежняго, оставшись наедин съ своею скорбною и нагоняющею тоску особою, и шептала: «Господи, прости мое согршеніе! Ужъ передъ добромъ ли я это развеселилась? За смхомъ-то слезы идутъ, какъ говорится». Размышленія шли дальше и дальше; тоска и боязнь передъ будущимъ росли и грызли слабодушную капитаншу, а тамъ лились и слезы… Маіорская дочь, ложась въ постель, думала: «Ужъ очень много мы хохочемъ, неприлично это, точно у мужиковъ въ обществ, такой мове-тонъ». Маіорская дочь начинала соображать, что нтъ нынче общества, гд бы велись умные и глубокомысленные разговоры о деликатныхъ предметахъ, и скорбно вздыхала. Слабая здоровьемъ Ольга Васильевна отъ долгаго смха чувствовала маленькую боль въ груди или, по крайней мр, боялась, что у нея будетъ эта боль. Варя завидовала веселому характеру Порфирія и съ горечью говорила: «Отчего я не такая веселая? отчего мн иногда плакать безъ причины хочется? отчего, если я и псню пою, то мн не веселй, а больнй становится? Завистливая я!» Ардальонъ, — тотъ длался совсмъ хмурымъ, отправляясь спать, и отрывисто бормоталъ: «Только и знаетъ, что смяться! Волосы давеча мн растрепалъ!» Воспоминаніе о растрепанныхъ волосахъ отнимало почти полчаса у сна юноши. А на другой день надломанные жизнью люди снова сходились вмст, вздыхали, охали, жаловалась, серьезничали и къ концу вечера съ сожалніемъ произносили: «А вотъ безъ Порфирія-то Александровича и молодежь наша не весела». Молодежь безмолвствовала и мысленно сознавалась, что въ этотъ вечеръ она переговорила объ очень умныхъ вещахъ, можетъ-быть, набрела даже на новыя для нея мысли; но не была молода, не смотрла бодро: какой-то гнетъ скорби, недовольства, безсилія, завщанный ей въ наслдство отцами и ддами, лежалъ на ея плечахъ и гнулъ ее къ земл… Варя ясно сознавала это и начала цнить своего учителя за его способность развеселять людей, но она, все-таки, оставила за собой право говорить про него, когда ей длалось очень скучно, что «вчно смяться нельзя, однимъ смхомъ не проживешь, иногда смхъ и надостъ». Среди этихъ глубокихъ соображеній, какой-то тайный, едва слышный голосъ шепталъ Вар: «А ты спросила бы его, можетъ-быть, онъ не только смяться уметъ, можетъ-быть, онъ и горе переносить можетъ. Ты что-то слышала у Скрипицыной про его жизнь… И вспомни, какъ онъ поспшилъ отвести тебя отъ нмки…» Варя сердито заглушала этотъ голосъ и разсуждала съ презрительной улыбкой: «Что и Ардальонъ спасъ бы ее отъ нмки, если бы онъ былъ въ то время въ квартир Скрипицыной…» Полно, такъ ли, Варя?
Несмотря на все это, веселый учитель привлекалъ къ себ все боле и боле сердца бдныхъ жильцовъ. Какая-то неисчерпаемая веселость была въ это время во всемъ его существ; бодрый, живой, онъ не могъ посидть на мст, ему хотлось двигаться, пть, танцовать, и боле всего хотлось изобрсти какую-то общую работу, общую жизнь. Иногда ему казалось, что онъ раздвинулъ бы широко, широко стны этого бднаго жилища, привелъ бы въ него и свою мать, и ея ученицъ-швей и засадилъ бы ихъ всхъ, и Варю, и Акулину Елизаровну, и Игнатьевну за одну работу, заставилъ бы тутъ же Ардальона учить своихъ маленькихъ братьевъ и другихъ дтей, читалъ бы въ свободные часы книжки всмъ собравшимся въ свтлыхъ просторныхъ комнатахъ, весело и шумно звалъ бы всхъ къ большому, чисто накрытому столу въ обденный часъ, и лились бы въ это время неумолкаемыя рчи и потолстла бы даже тощая маіорская дочь отъ этой жизни… Часто онъ сообщалъ эти мысли Вар и Ардальону, они приходили въ восторгъ и потомъ, вздыхая, говорили:
— Хорошія эти мечты.
— Какія мечты! — кипятился Порфирій и начиналъ горячо споритъ, что онъ не думалъ мечтать, что это-то и есть правда, длалъ счеты, смты и этимъ окончательно поражалъ Ардальона, не умвшаго считать.
Приближалась осень. Въ одинъ изъ тхъ дней, когда въ садахъ спшатъ срзать послднія георгины и на улицахъ продаются букеты по гривеннику, Порфирій вдругъ, неожиданно для самого себя, появился въ квартир Игнатьевны съ букетомъ цвтовъ.
— Это я вамъ принесъ, Варя, — сказалъ онъ, подавая ей букетъ, и сдлался красенъ, какъ вареный ракъ.
Варя засмялась. Глаза всхъ обратились на Порфирія и на Варю, стоявшихъ посредин комнаты. Молодые люди смшались и стояли другъ противъ друга, потупивъ глаза.
— Это вмсто хорошаго балла за ученье? — шопотомъ ршилась спросить Варя.
— Это за то, что вы хорошенькая, — еще тише прошепталъ Порфирій и засмялся добрымъ, молодымъ смхомъ; ему очень хотлось въ эту минуту расцловать и Варю, и Ардальона, и всхъ присутствующихъ.
Варя еще боле покраснла, поднесла букетъ къ лицу и вдругъ побжала ставить его въ воду. Приснухинъ слъ и былъ какъ-то разсянъ. Варя, между тмъ, выдернула одинъ душистый цвтокъ изъ букета и все время играла имъ, поднося его къ носу, раза два она поднесла его къ губамъ и, кажется, поцловала, не зная, что играетъ съ огнемъ. Приснухинъ слдилъ за него.
— Пойдемте гулять! — неожиданно предложилъ онъ. — Въ садъ куда-нибудь, на вольный воздухъ…
— Чудесно! чудесно! Пойдемте, Ольга Васильевна, Ардальонъ, Любовь Алексевна! — обратилась Варя ко всмъ.
Любовь Алексевна, такъ звали маіорскую дочь, почувствовала щекотанье въ сердц отъ приглашенія идти гулять съ образованными людьми и сочла непремннымъ своимъ долгомъ — отказаться.
— Помилуйте, я въ такомъ абилье! — потупила она стыдливо глаза.
— Ничего, ничего; что за дло до вашей одежды! — кричала Варя. — Милочка, пойдемте!
— Ахъ, монъ анжъ, монъ анжъ! — захлебнулась отъ радости маіорская дочь.
— Вы, Авдотья Игнатьевна, чай намъ къ вечеру приготовьте, — распоряжалась молодая царица. — Булокъ, душечка, купите…
— Нтъ, Варя, мы по дорог купимъ, — вмшалась Ольга Васильевна. — Тамъ, я знаю, есть такая отличная булочная.
— Ну, и чудесно, чудесно! — кричала, Варя.
Вс засуетились: кто надвалъ шляпку, кто искалъ зонтикъ, кто поправлялъ нарукавнички и воротнички, — наконецъ, партія двинулась въ путь. На лстниц вспомнилъ кто-то, что забылъ носовой платокъ, и послалъ за нимъ Ардальона, но Порфирій побжалъ тоже на перегонку, и оба, красные, облитые потомъ, запыхавшіеся, вернулись съ двумя носовыми платками. Причина для смху, и вс, смясь громкими голосами, пошли въ Екатерингофъ. Маіорская дочь шла съ Ольгой Васильевной, Варя — съ молодыми людьми. Разговоры въ город шли очень обыкновенные: то о неровныхъ и избитыхъ тротуарахъ, то о нарядахъ, выставленныхъ въ окнахъ магазиновъ, то о восковой кукл парикмахера, мимо котораго шли наши путники, то, наконецъ, о томъ, что никто не лъ и каждый хотлъ бы попробовать тхъ яствъ, которыя продаются въ разныхъ затйливыхъ банкахъ и коробкахъ во фруктовыхъ лавкахъ. Наконецъ, воздухъ сталъ чище, улица просторне, мостовая кончилась, и показалась зелень Екатерингофа, а тамъ виденъ кусочекъ залива и снующія по немъ лодки. Порфирію вспомнились дтскіе годы, катанье на челн, уженье рыбы, буйный хохотъ друзей-мастеровыхъ, отвага не понимающаго опасности дтства, — все то, что сдлало его здоровымъ, крпкимъ и бодрымъ. Онъ предался воспоминаніямъ. Варя и Ардальонъ заслушались его своеобразныхъ, отрывистыхъ и удалыхъ рчей. У нихъ духъ захватывало, когда онъ говорилъ про волны, хлещущія въ лодку, про дождь, пробиравшій до костей, про черныя тучи, про то, какъ онъ въ одежд выкупался, на солнц высушился, какъ попалъ въ тиски между барокъ, и тому подобные ужасы.