Бедные углы большого дома
Шрифт:
— Что, небось, языки-то прикусили; правда-то, видно, не свой братъ, глаза колетъ! — крикнула сестра Дарья.
— Мы maman пожалуемся на тебя, дура! — отвтили ей сестры на ходу.
— Дура! дура! только отъ васъ и слышишь! Пожалуемся! А кто няньчилъ-то васъ? Грязь-то за вами кто прибиралъ? Горничныхъ-то тогда не было. Сами рады были за деньги полы мыть! На свою голову васъ выняньчила! Точно что дура! Утопить бы васъ въ грязи-то слдовало. Матери пожалуетесь! Да вы и ей-то голову вскружили, ошалла она съ вами-то…
— Замужъ не вышла, такъ я бсишься! — отвтили
— Да, замужъ не вышла! Сами выйдите! А изъ-за кого я-то въ двкахъ сижу? — грызлась сестра Дарья, швыряя по комнат разныя вещи, разбросанныя сестрами. — Ту обмой, другую въ пансіонъ отведи, третьей платьишко почини, — выйдешь тутъ замужъ, держи карманъ! И дура была, что не плюнула на васъ. Думала, вотъ сестры вырастутъ, мн легче будетъ, — ну, ужъ и выросли, нечего сказать! Ишь, дылды какія! — лился необузданный дикій потокъ рчей сестры Дарьи.
— Уйдемте! что съ вами? что вы стали? — вернулась не безъ досады одна изъ сестеръ за Варей.
Та все еще задумчиво стояла у стола съ наклоненной головой и безсознательно перелистывала какую-то книгу, не видя страницъ.
— А! — вздрогнула она, словно очнувшись отъ тяжелаго сна, и съ отвращеніемъ отдернула руку, до которой дотронулась двица Гребешкова.
— Пойдемте
— Иду, — съ разстановкой отвтила Варя и тряхнула головой.
— Я себ хочу сдлать платье къ первому зимнему балу, — залепетала кузина Фани, съ быстротою дтства оправившаяся отъ непріятнаго столкновенія съ необразованной сестрой Дарьей. — Изъ благо тюля сдлаю, съ буфами, вотъ до сихъ поръ все буфы велю нашить, и въ буфы хочу продернуть голубыя ленты, во всякую буфу по лент. У меня блокурые волосы…
— Рыжіе, — замтила Жени, еще не успокоившая своего раздраженія.
— Блокурые волосы… — продолжала Фани.
— Рыжіе, — снова остановила Жени.
— Ты думаешь, что ты все еще съ Дашкой говоришь!? — крикнуло разсерженное «ребячество», чисто по-дтски, топнувъ ножкой, и проговорило скороговоркой:- У меня блокурые волосы, и ко мн голубое идетъ. Неправда ли, ко мн вдь идетъ голубое?..
— Идетъ, — медленно отвтила Варя, все еще погруженная въ раздумье.
— Что съ вами, душка? — изумилось «ребячество».
— Вы всегда съ ней такъ обращаетесь? — рзко спросила Варя и глянула прямо въ глаза «ребячеству».
— Тс… тс!.. Дикобразовъ! Дикобразовъ здсь! — воскликнули сестры, не отвтивъ на вопросъ Вари, и стали оправляться, входя въ гостиную.
Какъ цвты сверкаютъ весною при появленія солнца, такъ сверкали теперь улыбками эти милыя двическія лица — и Богъ знаетъ, которое изъ нихъ въ эту минуту было прелестне и больше напоминало о весн, о блеск молодости и радостяхъ любви!
Къ нимъ лнивое, медленной походкой подошелъ юноша лтъ двадцати-четырехъ, съ нжнымъ и прекраснымъ лицомъ, и небрежно кивнулъ имъ головой.
— Поздравляю васъ, — обратился онъ къ Софи.
— Вы ошибаетесь: это не ея рожденье сегодня, а мое, — съ яркимъ румянцемъ на щекахъ улыбнулась Жени и потупила глаза; ея голосъ звучалъ мелодическими звуками наивнаго упрека.
— Да-а? виноватъ!
— Это было бы очень выгодно для Софи, но не для меня, — замтило «ребячество».
— Для васъ это тоже выгодно: вы можете быть уврены, что черезъ десять лтъ вы такъ же мало измнитесь, какъ Софья Дмитріевна, — уже совсмъ лниво и съ трудомъ кончилъ юноша.
— Вы все шутите!
— Вдь и вы тмъ же занимаетесь.
— Вы злы.
— Ну, вотъ для этого вы слишкомъ невинны! Правда? вдь вы для этого слишкомъ невинны? — засмялся дланнымъ, оскорбительнымъ смхомъ юноша.
Онъ звнулъ, откинулъ назадъ волосы, повернулся и опустился въ кресло спиною къ двицамъ. Около него вертлись братья Гребешковы.
— Гребешки, вы мн сегодня надоли! — промолвилъ онъ, звая.
Братья Гребешковы осклабились при этихъ словахъ и разсыпались отъ кресла, гд сидлъ юноша. Варя смотрла съ нмымъ изумленіемъ на это прекрасное лицо, на эти нахальныя манеры и старанье юноши выказать утомленье.
Между матушками барышень шелъ въ это время очень интересный и оживленный разговоръ. Мать одной изъ двицъ, находившейся въ гостяхъ, восхищалась красотою сестеръ Гребешковыхъ, а мать Гребешковыхъ восхищалась красотою дочери этой любезной гостьи.
— Какъ мила Софья Дмитріевна! — восхищалась гостья. — Что за цвтъ лица, какіе волосы!
— Нтъ, вы попросите ее сыграть что-нибудь, сыграть попросите! Она новый вальсъ разучила, — шептала съ чисто материнскимъ лукавствомъ хозяйка.
— Душечка, Софья Дмитріевна, присядьте-ка къ фортепьяно, дайте намъ насладиться вашей игрой, — обратилась гостья къ Софи, и ея голосъ былъ такъ сладокъ, такъ сладокъ, что могъ усладить вс горечи жизни.
— Ахъ, я ничего не играю, — съ разстановкой возразила «меланхолія».
— Неправда, неправда, играетъ! — заговорила мать плутоватымъ тономъ.
— Ну, ma-man, ma-man! — умоляющимъ тономъ возразила снова «меланхолія».
— Разумется, играешь. Зачмъ церемониться? Тутъ все свои… Надюсь, что вы не осудите, — обратилась Гребешкова въ юнош; но онъ такъ занялся разсматриваньемъ своихъ ногтей, что и не замтилъ ни этого вопроса, ни того, что и его причислили къ своимъ.
Софи сла за фортепьяно, еще разъ отказалась играть, попробовала привстать, еще разъ выслушала просьбу своей матери и матери своей подруги и заиграла.
— Софи плохо играетъ, — замтила Вар Жени, поддавшаяся, по обыкновенію, своему вчному чувству недовольства, и надула губки.
— А вы лучше играете? — спросила Варя съ замтнымъ раздраженіемъ въ голос.
— То-есть… да… немного, — отвтила застнчиво Жени.
— Что же вы играете, тоже польки, вальсы? — спросила Варя съ пренебреженіемъ.
— О, да!
— Лучше бы ничего не играть.
— Совершенная правда, — черезъ плечо повернулъ голову юноша къ Вар, сидвшей за нимъ, и вдругъ какъ будто окаменлъ въ этомъ положеніи, раскрывъ широко глаза, точно передъ нимъ было какое-то видніе. Прошло нсколько секундъ. Вдругъ по его лицу скользнула насмшливая улыбка.