Бедные углы большого дома
Шрифт:
— У нея въ ушахъ Ольгины серьги! — дернуло сестеръ за платья «ребячество».
— А-а! А-а! — протянули сестры.
— Я надюсь, что ты, Ольга, все разсчитала и не отталкиваешь отъ себя предложенія по пустому капризу, — сказала тетка. — Мн очень пріятно будетъ видть у насъ въ дом тебя съ твоей воспитанницей.
— Merci, тетя.
— Нтъ, теперь маленькая кузина забудетъ своихъ бдныхъ кузинъ, — отозвался хоръ изъ своего добровольнаго изгнанія, и мрачный тонъ этихъ словъ дошелъ до глубины души Ольги Васильевны.
— Нтъ, нтъ, мои милыя; я васъ не забуду, никогда не забуду! — взволновалась Ольга Васильевна, и ей очень хотлось заплакать, но, странное дло, она почти не понимала во все это время, что ей говорили, и слезы
Тетушка и кузины стали собираться домой. Жени оставила свою сломанную брошку и просила отдать ее въ починку.
— Я бы никакъ не отдала ее теб для отдачи въ починку, но ты иначе не прідешь къ намъ, забудешь своихъ кузинъ, а это заставитъ тебя вспомнить о нихъ, пріхать къ нимъ, — будировала она.
Кузина Фани очень, очень, совсмъ по-дтски, залюбовалась платочкомъ Ольги Васильевны, и когда та хотла подарить его Фани, то Фани обидлась и не хотла его брать; Ольга Васильевна настаивала; Фани отговаривалась, вслдствіе чего десять разъ повторилось съ каждой стороны:
— Ты меня обижаешь!
Посл двадцатаго повторенія этихъ словъ, платочекъ перешелъ въ карманъ Фани, уврявшей, что она беретъ его «въ залогъ» затмъ, чтобы отдать его Ольг Васильевн при первомъ ихъ свиданіи. Когда гости ухали, Ольга Васильевна возвратилась въ комнату, проводивъ ихъ, и сла на диванъ. Варя тихо подошла къ ней и положила ей на плечи свои руки; он взглянули другъ на друга и вдругъ об заплакали. О чемъ? Ни та, ни другая не могла дать себ отчета, но ихъ грудь давилъ какой-то гнетъ, и слезы, подступавшія подъ самое горло, вылились при первомъ слов, а это слово было слдующее:
— Слава Богу, ухали!
Это восклицаніе вырвалось у обихъ двушекъ. Когда волненіе поутихло, Варя взяла книгу и начала читать вслухъ. Ольга Васильевна была этому очень рада; ей, какъ и Вар, не хотлось въ этотъ день говорить. Вечеромъ, лежа въ постели, Ольга Васильевна долго не могла уснуть; въ ея голов вертлись мысли, какъ бы объяснять тетк всю правду и можно ли утаить отъ нея эту правду теперь, когда Ольга Васильевна не можетъ боле носить подарковъ кузинамъ. Будутъ ли эти кузины любить ее, и если нтъ, то оставятъ ли ее въ поко, не будутъ ли тиранить совтами поступить на выгодное мсто и бросить Варю, и возможно ли при этихъ совтахъ сохранить спокойствіе и не поссориться съ кузинами и теткой. Читатель же знаетъ, какъ страшно было слово «ссора» для Ольги Васильевны и потому не удивится, что по ея тлу пробгала дрожь при этихъ соображеніяхъ. Среди этихъ мыслей, она отъ времени до времени взглядывала на спавшую и склонившуюся головкой къ ея плечу Варю и кротко улыбалась сквозь слезы. «Дитя мое, я тебя никогда не оставлю», шептала она, и въ этой простой, нехитрой головк при всхъ горькихъ размышленіяхъ, промелькнула тысяча печальныхъ мыслей, но не промелькнуло одной, что ей трудно длать благодяніе, не промелькнуло даже слово «благодяніе». Только въ то время, когда часы капитанши усиленно прошипли и пробили двадцать девять, то-есть въ два часа ночи, уснула Ольга Васильевна, переставшая быть жиденькой гувернанткой и замышлявшая громадные планы того; какъ бы осчастливить всхъ окружающихъ ее людей.
VIII
Варя знакомится съ домашней Аркадіей семейства Гребешковыхъ
— Варя, завтра теб надо получше одться: мы подемъ къ тетушк,- говорила Ольга Васильевна своей воспитанниц черезъ недлю посл визита тетушки и кузинъ. — Посмотри, чисты ли твои нарукавнички и воротничокъ. Тамъ празднуютъ завтра рожденіе кузины Жени; вроятно, гости будутъ. Ты подаришь ей и другимъ кузинамъ, какъ будто отъ себя, по пар перчатокъ. Я конфетъ имъ везу.
— Для чего же мн дарить? Вы сами отдайте имъ подарки, — отвтила Варя.
— Нтъ, нтъ, такъ будетъ лучше: он любить тебя будутъ. Нужно, чтобы тебя любили.
— Меня и такъ вс любятъ.
— Вс, вс, это я знаю! Но нужно, чтобы и у нихъ тебя любили.
Ольга Васильевна смолкла на минуту въ нершимости и потомъ продолжала:
— Он, знаешь, добрыя, простыя, но… какъ бы это теб сказать?.. знаешь, он привыкли къ подаркамъ… Ну, вдь он двушки молодыя, ихъ вс дарятъ, вотъ он и привыкли, — совсмъ смшалась Ольга Васильевна.
— Не нравятся мн он,- покачала головой Варя.
— Вотъ ты какая! — торопливо перебилъ Варю Трезоръ. — Строгая! Нельзя такъ, душа моя, о людяхъ судить. Недостатки у всхъ есть… Варя, ей-Богу, ей Богу, он добрыя, милыя…
— Сами-то вы, голубчикъ, добры, потому такъ и говорите о нихъ.
— Полно! полно! — зарумянилась Ольга Васильевна и стала торопливо рыться въ комод.
Утромъ на слдующій день Варя и ея Трозоръ хлопотливо наряжались въ свои лучшія платья и, наконецъ, отправились въ путь. Варя не безъ робости входила первый разъ въ жизни въ чужой домъ, въ качеств гостьи; робость должна была быть тмъ сильне, что этотъ домъ былъ не изъ простыхъ, не изъ бдныхъ, какіе двочка видала до сихъ поръ. Квартира Гребешковыхъ была большая, роскошно убранная, народу въ ней было много; вс какъ-то ходили изъ угла въ уголъ, точно впервые любуясь на новую обстановку, точно удивляясь каждой кушетк и каждому креслу. Статскій совтникъ Гребешковъ былъ тоже какъ будто въ гостяхъ въ своемъ жилищ, какъ и его жена и его дочери. Это былъ маленькій, кругленькій, сальный человчекъ съ рысьими глазками. Ходилъ онъ мелкими шажками, быстро передвигая толстенькія, несгибавшіяся ножки, говорилъ тоненькимъ голоскомъ, иногда отпускалъ сальныя остротцы, за что собесдники фамильярно похлопывали его по брюшку, а онъ зажмуривалъ, какъ котъ, свои и безъ того узенькіе неглупые глазки. Никто изъ знакомыхъ не зналъ, добрые или злые были эти глазки, такъ быстро они бгали, такъ часто сжимались, задергивались влагой, походившей по своему блеску на масло. Толстая, рослая его супруга звала его «папочкой», онъ звалъ ее «мамочкой». Въ должности про него говорили: «малъ золотникъ, да дорогъ». Дочери въ счастливыя минуты, подхвативъ съ надеждой комплиментъ какого-нибудь молодого человка, егозили иногда около «папочки», и папочка, ухвативъ которую-нибудь изъ нихъ своими жирненькими пальчиками за подбородокъ, говаривалъ:
— Замужъ, плутовки, хотите! хе-хе-хе! Погодите, всхъ перевнчаю, всхъ перевнчаю!
— Гадкій, гадкій папка! — кричали двицы.
У-у-у! — щурилъ глазки «папочка» и бодалъ двумя крайними пальцами, сложенными въ вид роговъ, которую-нибудь изъ дочерей.
Появившись среди этой семейной Аркадіи, Варя растерялась и сунула свой подарокъ первой попавшейся изъ сестрицъ Гребешковыхъ.
— Ольга, это ты научила Варвару Семеновну! — упрекали хоромъ сестрицы Трезора.
— Нтъ, милыя мои, я и не знала, ей-Богу, ничего не знала! — лгала Ольга Васильевна.
— Неправда, неправда! — шумли кузины.
— Божусь вамъ! Я ей сказала, что сегодня рожденіе Жени, — гляжу, она куда-то скрылась и, врно, въ это время она и купила вамъ… Да что такое она привезла? Я и не знаю! Покажите, пожалуйста, это интересно! — лгала коварная Ольга Васильевна съ такимъ неподражаемымъ искусствомъ, что Варя сочла долгомъ покраснть за нее.
— Посмотри, посмотри, перчатки. Всмъ по пар! — кричали кузины.- Merci, merci, mademoiselle Barbe! Вы позволите называть васъ этимъ дружескимъ именемъ? — обратились кузины въ Вар.
— Конечно… Мн очень пріятно… — смшалась Варя, изумленная способностью Ольги Васильевны ко лжи и склонностью кузинъ въ дружб.
— Но, душка, зачмъ вы тратились, вдь вы не такъ богаты, — заегозило мягкосердечное ребячество Фани.
— Не богата, но вдь у нея есть же карманныя деньги, — вмшалась Ольга Васильевна.
— А-а! — вырвалось восклицаніе у кузинъ.
— Ольга васъ очень любитъ? — допытывалось «ребячество» по секрету у Вари.
— Да, очень… Сестра не могла бы такъ любить, — отвчала Варя.