Белая кость
Шрифт:
Мусса Алиевич был рад встрече с любимым учеником, но не бросился ему в объятия, не заорал по русскому обычаю, не стал всплескивать руками. Сначала все было по-японски сдержанно: взаимные поклоны, уважительные приветствия… Но почти сразу все привнесеное из Японии рухнуло — Мусса Алиевич крепко обнял Дмитрия.
Отодвинул от себя ученика, не убирая рук с его плеч. Рассмотрел, одобрительно покачивая головой. Удивился:
— А где ордена? Почему только колодки?
— Кресты сдал в фонд обороны, Мусса Алиевич. После войны, если уцелею, восстановлю.
— Восстановишь, восстановишь. Хорошо воюешь. Молодец. Пригодилась все же моя наука? Не всё пушки решают?
— Еще как пригодилась! — ответил Дмитрий, вглядываясь в скуластое лицо учителя. Постарел.
— Будем пить мой чай. Ты будешь рассказывать. Я хочу знать все, кроме военных секретов.
По дороге в штаб-квартиру Павла он обратил внимание на истошные крики пацанов, продающих газеты. Остановил извозчика и купил свежий номер. На первой полосе крупный заголовок: «Прорыв Юго-Западного фронта!» В статье давались подробности: фронт прорван в районе Луцк — Черновцы! Брусилов!.. Тысячи, десятки тысяч пленных!..
И Бекешев, понял, что уже не вернется в имение. Он хочет к своим солдатам. Он хочет успеть принять участие в виктории — ведь до сих пор на его долю крупных побед не досталось.
Павел был в шоке.
— У тебя еще пять дней законного отпуска. Куда ты летишь под пули? А как же мать, отец? Ты даже не простился с ними. Что я им скажу?
— Покроешь, как всегда, — улыбнулся Дмитрий. — Тебе не впервой защищать непутевого брата.
Они посмотрели друг другу в глаза. Им не нужны были слова.
Кто-то открыл дверь и вошел с папками.
— Закройте дверь с той стороны! — заорал Павел бешено. — Вы что? Не видите, я с братом говорю! Ты не поверишь, Дима, — он повернулся к брату и заговорил нормальным тоном: — по двенадцать часов я в этой конторе. Незаменим, мать их… Устал. Ну зачем, скажи на милость, зачем наши родители прививали нам ответственность и порядочность?.. Это же не врожденное, Дима. Это воспитание… Я ведь до сих пор помню, как ты хотел все свои драгоценности швырнуть в бездонную яму… Хорошо, тебя Бог остановил.
— Ты был этим Богом, Паша, — улыбнулся Дмитрий.
— Я?!
— Ты просто пожал плечами, и я все понял. Сейчас-то я вижу, насколько ты был прав, — все как в прорву летит.
— Ну что ж, — хмыкнул Павел. Был польщен. — Знаешь, я потому это вспомнил, что вижу, как по ночам здесь гуляют разжиревшие на военных поставках и заказах нувориши, — какой-то пир во время чумы!
— Ты бы поменялся с ними? — усмехнувшись, спросил младший брат.
— Не задавай глупых вопросов, — отмахнулся Павел и вспомнил: — Послушай, ты ведь и Иру не увидишь. Она сейчас за городом. О черт, как жаль… Ира тебя любит, она расстроится. Может, дождешься?
«Хорошо, что не дождусь, — подумал Дмитрий. — Видеть ее рядом, когда она смотрит на тебя с обожанием, это ж казнь. Не будь ты моим братом, я б ее давно отбил».
— И мне жаль, — легко покривил душой Дмитрий. — Но хочу успеть. Надо, Паша. Ты мне поможешь?
— Обижаешь, брат, — Павел полез за бумажником. Раскрыл, вытащил оттуда «катеринки» и протянул деньги брату, не затрудняя себя пересчитыванием.
— Спасибо, — Дмитрий легко взял купюры и положил в карман.
— Я с тобой пойду, — Павел подошел к вешалке, надел шляпу. — Сейчас купим тебе баул и наполним его всем необходимым для фронта, — он хохотнул невесело и добавил: — И для победы.
21
Штабс-капитан Бекешев успел. Это были его лучшие дни за всю войну. Он шел вперед и вперед со своей ротой, легко преодолевая спорадическое сопротивление деморализованных австрийцев. Его солдаты были хорошо вооружены и экипированы, в подсумках хватало патронов. Бекешев без устали мотался на коне с передовой в тыл, чтобы уследить за подводами, и потому его орлы могли позволить себе рассчитывать на своевременное пополнение боезапаса. Самым трудным оказалось уберечь солдат от мародерства. Штабс-капитан с удивлением заметил, что лишился покоя. Сидя в обороне, по ночам он мог даже иногда (очень редко) снять сапоги и раздеться до белья, находясь на передовой, настолько были вышколены его солдаты. Куда все девалось, когда их отводили на очередной отдых в деревню? Бессонные ночи штабс-капитану были обеспечены. То там завизжит притиснутая к забору женщина, то тут заорут, что москали грабят, то его унтер не расплатился за сало, то еще что-то… Особенно скверно обстояло дело с еврейскими деревушками. Его солдаты не считали евреев за людей и смотрели на своего командира роты с большим удивлением, когда тот заставлял их вернуть награбленное. Они знали, что в других ротах офицеры смотрели на грабеж евреев и насилие над ними сквозь пальцы и гнали жалующихся вон. Бекешев видел, что бессилен, и только его высокий авторитет сдерживает животные инстинкты солдат. Они были настроены против этого народа, и никакие увещевания не смогли бы убедить их, что евреи тоже люди. Да Бекешев и не читал им мораль — знал, что бесполезно метать бисер.
Он облегченно вздыхал, когда рота возвращалась на передовую. Там было все ясно, его командирский авторитет быстро восстанавливался.
А наступление притормаживалось. Вскоре они столкнулись с немецкими частями, которые пришли на помощь изнемогающим австрийцам. Их прорыв не поддержали должным образом другими фронтами. Артиллерии, как всегда, не хватало, и немцы неуклонно стали выдавливать их с завоеванной территории.
Безлунной ночью немецкие батальоны обошли русские позиции и жестким ударом не только отсекли полк Бекешева от основных русских частей, но и разрезали его. Точность их ударов в темноте была обеспечена воздушной и наземной разведками и перехватом практически открытых радиоразговоров между русскими командирами. Полк, лишившись всяческой связи, перестал существовать как единая боевая единица. Противник вышел к штабу полка и разгромил его. Подполковник Никитаев погиб, не успев даже одеться. Рядом с ним полегли все офицеры штаба, рота охраны, связисты… Батальоны оказались предоставленными самим себе, и началось повальное отступление с неприятелем на плечах, больше похожее на бегство. В этой неразберихе комбат сумел связаться с Бекешевым, который спал, даже не подозревая, что наступила катастрофа, — на его участке все было тихо.
— Штабс-капитан Бекешев у телефона, — проговорил Дмитрий, не проснувшись толком.
— Штабс-капитан! Немедленно поднимайте роту. Мой штаб атакуют. Я приказываю вам…
Связь прервалась. Бекешев услышал стрельбу, доносившуюся из района расположения штаба батальона.
— Давно стреляют, Авдей? — спросил он денщика, пристегивая к ремню саперную лопатку, которая с первых же дней его пребывания на фронте заменила ему саблю. Штабс-капитан прохладно относился к умению фехтовать, как всегда приняв за истину слова учителя, что для воспитания фехтовальщика самурайского уровня требуются годы. А для царского офицера он владеет саблей на высшем уровне, тем более что нескольким приемам учитель его все же обучил.
— Только начали, вашбродь. Да вы бы сами проснулись, если б давно…
— Поднимаем роту. Давай быстро. Надо штаб выручать. Немцы нас обошли.
Он оставил один взвод в окопах и повел своих солдат на выручку. На полпути к штабу в лесу они напоролись на немцев. Ночь была почти черной. Бекешев не пустил вперед дозор, как того требовал устав. Он же не вперед шел. Вот почему два его взвода буквально врезались в немецкую роту. Немцы тоже не развернулись. Предпочли держаться протоптанной широкой тропы, ведущей к передовой.