Беломорье

Линевский Александр Михайлович

— Ночевать-то идите-кось в ямскую. Терентий говорит — у вас подорожная, и в ямской вам отказу не будет, — произнесла жена Терентия, запирая за Двинским входную дверь.

Двинской сел на невод. Дул мягкий ветерок с юга, он освежал его разгоряченное лицо. «Если стыдно людей, так можно уйти от них, но куда уйдешь от стыда перед самим собой?» — думал Александр Александрович. Он привез рыбакам заветный невод, о котором они мечтали всю жизнь… А рыбаки сами же вытащили снасть на улицу и даже не смеют пустить на ночлег того, кто издалека без корысти привез им подарок.

На

улице никого не было. Затянутое облачной пеленой небо сливалось со снегом в сплошное серое пятно. Скупо светились окна домишек, в которых жила беднота, заметно посветлее были окна изб середняков — там жгли не коптилки, а пятилинейные лампы. Над крышами тех и других прорезал тьму свет сорокалинейной молнии во втором этаже трифоновского дома. В соседней избе слышался детский плач. Видимо, никто не успокаивал ребенка, а тот так привык к своему крику, что уже не мог замолчать, и крик его, не повышаясь и не понижаясь, тянулся без конца. В этих жалобных звуках было столько тупой безнадежности, что Двинской подумал: «Вот он — символ местной жизни!» Ярко освещенные окна трифоновского дома сверкали торжеством, свет лился ровным мощным потоком, затмевая подслеповатые окошки бедноты и напоминая всем, что он, Трифон, а не кто иной, властвует над этой округой.

— Дяденька, ты что не в избе? — раздался вдруг голос Алешки.

— Я привез твоему отцу невод, а он, но приказу Трифона, выгнал меня на улицу.

— Ой, еретик! — по-бабьи взвизгнул мальчонка и бросился к дверям.

— Заперты, заперты…

— А я через хлев…

— Вздует, лучше не суйся.

Но Алешку не испугало это предостережение, оказавшееся пророческим. Вскоре в сенях послышался тяжелый топот, затем щелкнула задвижка, и паренек, по-щенячьи растопырив руки, шлепнулся на снег.

— Паршивец! — раздался прерывающийся голос Терентия. — Батьку учить… Будто я меньше твоего понимаю…

Дверь снова захлопнулась, и звякнула железка.

— Вздули?

— Ага, — и, деловито ощупывая уши, Алешка уточнил: — Но не шибко.

— Беги-ка домой — без шапки простудишь голову…

— А я обмотаюсь. — И Алешка окутал шарфом голову. — Ты чего же, дяденька, делать будешь?

Двинской ответил не сразу. Об этом он еще не думал.

— Давай думать! — предложил Алешка.

— Давай.

Алешка сел рядом с Двинским на невод.

— Надумал? — некоторое время спустя спросил Двинской.

— Наполовину.

— Это как же — наполовину?

— Езжать тебе по нашим селениям нечего. В каждом сидит где Трифон, где Трофим.

— Правильно рассудил, — ответил Двинской. — Хочется мне в Корелу попасть, там у меня дружок живет.

Оба замолчали. Вдруг Алеша вскочил на ноги.

— Позову Кольку. Он у нас — голова!

Алешка убежал.

«Надо ехать к Туликову», — решительно подумал Двинской. Гнетущий стыд давил его при воспоминании, как торопил он ямщиков, как погонял лошадей, когда днем и ночью за четыреста верст вез невод в Кандалакшу, торопясь порадовать рыбаков…

Хотя ветерок был мягким, Двинскому казалось, что на улице

холодно, и он съежился, дожидаясь возвращения паренька. Вскоре послышались голоса, а затем появились бегущие подростки.

— Поморин, — тяжело дыша, отрекомендовался юноша, на голову выше Алешки и года на три старше его.

— Двинской, — ответил Александр Александрович.

Щелкнула задвижка, и на улицу вышел Терентий.

— Колька, отведи приезжего к себе ночевать, — скомандовал он. — Сани со снастью к себе закати. А ну, поможьте, — Терентий беззлобно выругался, — сзади пихните, одному-то мне с места не тронуть, вишь, примерзли.

Дружный толчок, и сани легко покатились по накатанной дороге. Двинской, идя рядом с Терентием, тянул за оглоблю.

— Ты, Лександра, душу мне стравил, — бормотал Терентий. — Думаешь, я в это время на печи сидел? Я, ровно пес, на холодной лестнице сидел и с вами обоими одну думу думал. Олешка мои слова сказал: всюду у нас — где Трифон, где Трофим. Не вини ты меня, Христа ради, горемычного! Подневольные мы все люди. Еще деды да прадеды наши запутались в заборе… и нам не выпутаться вовек.

— А я думал распутать вас! — задумчиво сказал Двинской.

— Одним неводом, Лександра, всю покруту не спасешь. А ведь как нам сейчас снасть нужна!

— Так вот же невод вам в руки дается! — удивился Двинской.

— Год на год не приходит. Бывает такой год, что рыба поди знай куда девается. Ты то до нового улова в забор нам и гроша не дашь, а у Трифона в кладовой, что под лестницей, на круглый год мешки с мукой позаготовлены. Нам супротив его не идти.

— А земский склад разве не обязан?..

— Все крысы в нем с голоду сдохли. Окромя соли, в нём ничего нет. Муку нам положено у Трифона забирать! Вся волость у него берет.

Изба Помориных в отличие от других бедняцких изб имела холодную пристройку, где в летнее время спали дети вдовы Лопаревой: старший — Колька Поморин и младший — Ванька Лопарев. В эту пристройку и втащили сани с неводом.

— Приюти-ко на ночь гостя, кума. В Корелу ему надо податься, — не глядя на хозяйку, глухо сказал Терентий. — Тебе Трифон не страшон, твой-то Сивков никакого наказа не давал. Хотел нам человек добро сделать, да не выходит для нас счастья. Своими руками от невода отмахиваемся! — И, выругавшись, Терентий выбежал на улицу.

— Вот до чего у человека душа стравлена! — покачала головой вдова. — Раньше за Терентием такой страм не замечался.

Не полагалось отказываться от чая, и Двинской сел за стол на почетное место, в красном углу, где блестела фольгой икона с двумя венчальными свечами. По бокам, невдалеке от гостя, разместились два подростка, оба теперь серьезные и молчаливые. Держа зажженную лучину в зубах, вдова полезла в подполье.

— Покличь-ка Дручина, — выкрикнула она оттуда. — К ним из Корелы сваты приехали. Аккурат попутная лошадь. Давеча Ниловна баяла, что не смеют они сватам отказать. Девка утониться грозит. Така незадача на стариков пала — ладили за почтовика, а вот господь присудил за кореляка!