Безумие
Шрифт:
– Я ведь не знал этого, - сконфуженно пробормотал я и спохватился: Кстати, а что думает по поводу всего этого Горов?
Шпагин нахмурился.
– Горов болен. У него был инфаркт, и врачи категорически запретили его волновать. Мы уверяем его, что все в порядке и победа близка.
– Да, - сказал я сочувственно.
– Одно к одному, - подтвердил Шпагин.
– Но причина должна быть, хотя бы какая-то внешняя причина сумасшествия!
Шпагин впервые за время нашего разговора улыбнулся просто, без горечи и иронии.
– Да причина давно известна. Логосы сходят с ума, когда ими накоплен некоторый определенный минимум информации.
– Как?
–
– Очень просто. После запуска, который, если хотите, аналогичен человеческому рождению, их интеллект равен нулю, у них есть лишь конструктивная способность к мышлению, но не само мышление. Они похожи на новорожденных детей - ведь и человек не рождается готовым мыслителем. Сами знаете, какая уйма времени и сколько труда нужно для того, чтобы человек научился мало-мальски четко мыслить. Примерно так обстоит дело и с логосами. Само собой, полной аналогии между ребенком и логосом нет не только с субстанциональной, но и с функциональной точки зрения. Если развитие ребенка начинается, в общем-то, с нуля, то логос к моменту запуска уже имеет некоторый объем безусловных истин, которые заложены в него в виде жесткой программы.
– Прежде всего математика, - сказал я, вспомнив Логика.
– И не только математика, но и самые общие сведения о человеческой морали и эстетике. Короче говоря, логосы от рождения уже довольно высокообразованны. Если сравнивать их с детьми, то это необыкновенно одаренные, гениальные дети. И все-таки - это дети, сущие дети.
Глядя в пол и хмурясь, Шпагин замолчал, словно забыв о моем существовании. Через десяток секунд он потер лоб и вяло продолжил:
– В общем, период детства, то есть период начального накопления информации, протекает у логосов нормально. Осложнения начинаются, когда у них развивается отвлеченное, абстрактное мышление. Появляется и прогрессирует раздражительность. Прежняя непринужденность мышления осложняется приступами излишней возбудимости или напротив - заторможенности. Все эти явления довольно быстро развиваются, логос становится подозрительным, у него появляются неясные страхи, а потом и галлюцинации, Шпагин покосился на меня и сердито подтвердил: - Да-да, не удивляйтесь, и галлюцинации. Они видят чудовищ, эклектически сконструированных из самых различных, случайно подобранных и часто несовместимых элементов, невероятные поверхности и тела, переплетающиеся самым причудливым образом, загадочные огни, вспыхивающие по закону, который никак не поддается расшифровке. В общем, машинный психоз, другого названия этой чертовщине не подберешь.
Шпагин несколько секунд собирался с мыслями, потирая свой крутой выпуклый лоб, и в прежнем вялом тоне продолжал:
– В конце концов, это завершается либо неуемным буйством, либо полным оцепенением. Особенно поражает оцепенение. Поначалу кажется, что логос просто-напросто выключен! Но нет! Приборы показывают, что он работает на полную мощность, напряженно, иступлено мыслит о чем-то. Впрочем, мыслит ли? Кто знает это?! Пробыв неопределенное время в оцепенении, логос ненадолго приходит в себя. Отвечает на вопросы, довольно здраво рассуждает, а потом впадает в буйство. Кричит, бормочет бессвязные слова, ужасается, бессистемно применяет эффекторы, если они подключены, и наконец снова впадает в оцепенение. И так без конца, как маятник: буйство - оцепенение, буйство оцепенение, выхода из порочного круга лет.
Шпагин поднял на меня глаза.
– Вот такие невеселые пироги выпекает наша группа. Будете сочувствовать или обойдемся без этого?
– Ну зачем же вы так, - сказал я, знаете, мне кажется, что во всем этом есть кончик, за который можно уцепиться, а? У меня такое ощущение, что стоит как следует подумать, как... тайное станет явным!
Шпагин презрительно усмехнулся.
– Николай Андреевич, - сказал он безнадежно, - такое чувство преследует нашу группу два года, прямо с момента запуска первого логоса. И до сих пор нуль!
В этот момент я вспомнил о Гранине. За Сергеем в институте стойко держалась репутация своеобразного специалиста по разгадыванию запутанных дел: экспериментальных ошибок, просчетов, необоснованных выводов и парадоксальных результатов, в общем по всем тем каверзам, которыми столь богаты дороги в неизведанное. Я сам несколько раз и всегда с неизменным успехом прибегал к его помощи. В его способности проникать в самую суть захламленной, перекрученной проблемы было что-то, похожее на волшебство, на озарение, а отнюдь не на строгую, чопорную науку. Как это я сразу не вспомнил об этом?
– Юрий Иванович, - сказал я не без торжественности, - я знаю человека, который может вам помочь.
– Вот как, может?
– Шпагин не выразил никакого воодушевления.
– Может, - уверенно подтвердил я.
– А вы знаете, сколько их находилось, таких вот могущих, и как плачевно все это выглядело в итоге?
– Этого я не знаю, - ответил я хладнокровно, - зато я уверен, что если вам не поможет Сергей Гранин, так уж никто не поможет.
На лице Шпагина появилось выражение заинтересованности.
– Как вы сказали? Имя я не расслышал!
– Сергей Владимирович Гранин. Я имею честь работать с ним в одном институте и отлично его знаю.
Шпагин усмехнулся и потер свой выпуклый лоб.
– Любопытно, черт возьми!
– Что, собственно, любопытно? То, что мы работаем с Граниным в одном институте?
– с некоторым раздражением спросил я.
Шпагин вскинул на меня глаза.
– Знаете, мне уже советовали обратиться к Гранину. Я был приятно удивлен, но постарался сохранить невозмутимость.
– Вот видите.
– Вы знаете Сашку Медведева?
– Мы учились с ним в одной группе.
– А сейчас мы с ним в одной группе. Так вот Сашка говорил примерно то же самое, что и вы.
– Что ж тут удивительного, он знает Гранина!
– Но ведь это смешно, понимаете? Черт его знает, как смешно! И глупо! Обращаться к случайному человеку, после того как куча специалистов, полностью отдавшихся этому делу, потерпела неудачу!
– Знаете ли, иногда со стороны виднее.
– Это верно!
– А потом, - продолжал я убежденно, - Сергей - это же настоящий Шерлок Холмс в науке! Это у него от бога!
– По мне все равно, от бога или от черта, - махнул рукой Шпагин, - от черта даже лучше. Ладно, хоть это и смешно, - едем!
3
Не без основания полагая, что и Гранин и Шпагин - люди с достаточно развитым самолюбием и в науке величины если и не эквивалентные, то одного порядка, я опасался за ненормальное развитие их знакомства. Знаете, как нередко бывает: неосторожно оброненное слово, ответная реплика, обмен острыми фразами - и вместо делового - разговора получается КВН, состязание в остроумии, извлечь из которого что-нибудь путное так же трудно, как решить десятую проблему Гильберта. Но все обошлось как нельзя лучше. Правда, вначале оба держались скованно, приглядываясь, почти принюхиваясь друг к другу. Но потом обстановка быстро разрядилась, главным образом благодаря тому, что Шпагин избрал очень правильный тон: он не жаловался, не драматизировал ситуацию, а рассказал о затруднениях своей группы в шутливом тоне, хотя, если говорить правду, юмор его порой принимал мрачный оттенок.