Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— Въ моей вотчин отъ тебя никакого вида не потребуютъ, — вмшался тутъ молодой графъ. — Я дамъ теб записку къ моему управляющему; для него это будетъ врне всякаго документа. А платье для тебя найдется въ моемъ гардеробъ.
Такъ Самсоновъ–Тамбовскій на слдующее же утро безпрепятственно и безслдно исчезъ изъ Петербурга.
IX. «Казненъ невинно»
Полицейскіе чины, допустившіе побгъ одного изъ арестованныхъ въ домъ Волынскаго, благоразумно умолчали передъ своимъ грознымъ начальствомъ про свою оплошность. Бглецъ для всхъ, кром Миниховъ отца и сына, какъ въ воду канулъ. Не подозрвала ничего, конечно, и Лилли Врангель, не видавшая своего «молочнаго брата» со дня «ледяной» свадьбы.
«Какой вдь послушный! — не безъ самодовольства думала она. — Вотъ уже третій мсяцъ глазъ не кажетъ. Посмотримъ, выдержитъ ли онъ искусъ до конца?»
Тутъ и до нея дошелъ слухъ объ арест перваго кабинетъ–министра со всми его домочадцами, и ожидающая Самсонова участь не на шутку стала ее безпокоить. При случайной встрч съ младшимъ Шуваловымъ она ршилась спросить его, не слышалъ ли онъ чего про своего бывшаго камердинера.
— Весь домъ Волынскаго оцпленъ, — отвчалъ Шуваловъ: — ни одна мышь не проскользнетъ ни туда, ни оттуда. Но въ государственномъ преступленіи Волынскаго Самсоновъ врядъ ли замшанъ.
— Я сама такъ думаю; но y него, можетъ быть, станутъ выпытывать какія–нибудь важныя признанія… взведутъ на него небывалый провинности…
— М–да, за противное ручаться трудно. У генерала Ушакова на этотъ счетъ своя опредленная система. Что можно узнать — я узнаю. Главное — не тужите.
И она не тужила. Но прошло боле недли, а втреный камеръ–юнкеръ цесаревны не показывался, точно забылъ уже данное общаніе.
«28–го числа — день коронованія государыни; въ церкви будетъ молебствіе: тутъ Шуваловъ врно, подойдетъ опять къ намъ и y меня уже не отвертится!» — ршила Лилли.
Дйствительно, когда 28–го апрля весь Дворъ съхался въ Зимній дворецъ, и въ 11 часовъ въ придворной церкви началась литургія, Шуваловъ сталъ подбираться къ стоявшей позади принцессы Анны Леопольдовны баронесс Юліан. Но та, строго соблюдая, въ присутствіи остальныхъ придворныхъ, установленный этикетъ, не повела и бровью, съ смиренно–набожной миной слдя за торжественной службой. Петру Ивановичу ничего не оставалось, какъ обратиться вспять. Когда онъ тутъ проходилъ мимо Лилли, глаза ихъ встртились; но на ея вопросительный взглядъ онъ пожалъ только съ сожалніемъ плечами.
«Значитъ, никакихъ встей!»
Относительно же процесса Волынскаго до нея съ разныхъ сторонъ доходили всевозможные слухи, которые, переходя изъ устъ въ уста, разростались, подобно снжному кому, до чудовищныхъ размровъ. Такъ, разсказывали, будто бы Волынскій, поднятый на дыбу, подъ кнутомъ сознался, что замыслилъ полный государственный переворотъ: всхъ нмцевъ, начиная съ Бирона, хотлъ будто бы выгнать изъ Россіи; принцессу Анну Леопольдовну, вмст съ ея супругомъ, принцемъ Антономъ–Ульрихомъ, посадить на корабль и отправить во–свояси въ Германію; императриц Анн Іоанновн предложить свою руку, посл же внца или въ случа ея отказа заточить ее въ монастырь; съ цесаревной Елисаветой Петровной поступить точно такъ же, а самого себя провозгласить императоромъ всероссійскимъ.
У сообщниковъ Волынскаго, какъ гласила та же молва, были равнымъ образомъ вымучены въ застнк самыя тяжкія обвиненія какъ противъ нихъ самихъ, такъ и противъ Волынскаго. Самсонова, однако, въ числ пытаемыхъ не называли, и это отчасти успокаивало Лилли.
Съ 20–хъ чиселъ мая, когда въ сыскной канцеляріи приступили къ «пристрастному допросу» Волынскаго, въ здоровьи императрицы, давно уже страдавшей подагрой и каменной болзнью, обнаружилось замтное ухудшеніе. Прописываемыя ей докторами лкарства она принимала съ большимъ, отвращеніемъ, а то и вовсе не принимала.
— Ваши лкарства мн, все равно, ничмъ не помогутъ; главная моя болзнь вотъ гд! — говорила она, указывая на сердце, и на глазахъ y нея при этомъ выступали слезы.
Тогда доктора стали настаивать на перезд ея за городъ — въ Петергофъ. Сначала она и слышать о томъ не хотла, такъ какъ не любила Петергофа. Но когда ей доложили, что Волынскаго, по всей вроятности, ожидаетъ смертная казнь, съ нею сдлался нервный припадокъ съ мучительными болями, и она отдала распоряженіе о немедленномъ отъзд изъ Петербурга, чтобы не быть тамъ въ день казни. Вмст съ государыней перехала на лто въ большой петергофскій дворецъ и Анна Леопольдовна съ своей свитой. Здсь же, въ Петергоф, 23–го іюня 1740 г., Анной Іоанновной былъ подписанъ приговоръ, съ нкоторымъ, впрочемъ, смягченіемъ сентенціи суда относительно Волынскаго, котораго судьи находили нужнымъ до смертной казни посадить еще живымъ на колъ.
Четыре дня спустя, раннимъ утромъ, въ Петербург на Сытномъ рынк, близъ Петропавловской крпости, вокругъ высокаго деревяннаго помоста стеклась огромная толпа народа поглазть на казнь «великихъ заговорщиковъ». Осудили ихъ вдь на точномъ основаніи законовъ, стало быть, и жалть ихъ гршно! Тмъ не мене, y многихъ изъ зрителей, надо думать, дрогнуло сердце, когда y помоста появились искалченные уже пыткой осужденные, во глав съ бывшимъ первымъ кабинетъ–министромъ Артеміемъ Петровичемъ Волынскимъ, y котораго ротъ былъ повязанъ платкомъ, пропитаннымъ кровью, такъ какъ ему раньше уже вырвали языкъ, и кровь не унималась…
И совершилась публичная казнь: Волынскому была отрублена правая рука, а затмъ какъ самъ онъ, такъ и ближайшіе его два друга, Хрущовъ и Еропкинъ, сложили голову подъ топоръ. Соймоновъ и Эйхлеръ были наказаны кнутомъ, де–ла–Суда плетьми, а графу Мусину–Пушкину «урзанъ» языкъ, посл чего вс четверо отправлены въ Сибирь — первые трое на каторгу, а послдній въ вчную ссылку.
Замолвилъ ли фельдмаршалъ графъ Минихъ съ своей стороны за сиротъ Волынскаго доброе слово, о которомъ просилъ его ихъ отецъ, — сказать мы не умемъ. Если же замолвилъ, то безуспшно; двухъ маленькихъ дочекъ Артемія Петровича отправили въ отдаленный сибирскій монастырь для постриженія въ свое время въ монахини, а сыночка — въ Камчатку для отдачи его на 16–мъ году жизни навсегда въ гарнизонные солдаты.
Изъ конфискованнаго въ казну имущества осужденныхъ значительная часть была роздана, какъ полагалось, въ награду разнымъ «преданнымъ слугамъ отечества». Считая себя также однимъ изъ таковыхъ слугъ, Василій Кирилловичъ Тредіаковскій не замедлилъ теперь выступить также претендентомъ на частицу наслдства Волынскаго. Въ слезномъ всеподданнйшемъ прошеніи, по пунктамъ, съ присущимъ ему семинарскимъ краснорчіемъ, жалуясь на претерпнныя имъ отъ своего «жестокаго мучителя и безсовстно–злобнаго обидителя нестерпимое безчестье и безчеловчное увчье, притомъ въ самомъ ея императорскаго величества аппартамент», піита нашъ просилъ, «дабы повелно было изъ оставшихся посл Волынскаго пожитковъ учинить ему, просителю, милостивйшее наградительное удовольствіе».