Бироновщина. Два регентства
Шрифт:
— Что такое, Лилли? — обратилась гоффрейлина, недоумвая, къ своей юной спутниц.
— Онъ общалъ покатать меня на оленяхъ… пролепетала Лилли.
— Та–та–та–та! — вмшался со смхомъ Шуваловъ. — Да ты, Григорій, скажи–ка по чистой совсти, не самъ ли и опоилъ вчера самода?
— Былъ грхъ, ваше благородіе, — признался Самсоновъ. — Но безъ того я не сдержалъ бы своего общанія Лизавет Романовн…
— Дорогая Юліана! покатаемтесь вмст? — попросила Лилли.
— Ужъ не знаю, право…
— Смю доложить, — вмшался Самсоновъ, — что мсто y меня въ саняхъ только для одной особы.
— А ее одну безъ себя я не пущу! — объявила Юліана.
— Но онъ же «молочный братъ», а съ братомъ какъ же не пустить? — вступился Шуваловъ.
— Да вы не бойтесь, сударыня, за Лизавету Романовну, — успокоилъ гоффрейлину съ своей стороны Самсоновъ. — Я подвезу ее потомъ въ сохранности къ самому дворцу.
Согнавъ съ саней сидвшую еще тамъ самодку, онъ посадилъ на ея мсто Лилли, бережно окуталъ ей колна оленьимъ мхомъ, самъ услся рядомъ и, гикнувъ на оленей по–самодски, погналъ ихъ подъ откосъ на Неву.
— Смотри, не отморозь носа и ушей! — поспла только крикнуть еще вслдъ Юліана.
Отвчать Лилли не пришлось: они уже внизу, на льду, огибаютъ вокругъ Ледяного дома и несутся во всю оленью прыть въ сторону взморья.
— Какъ хорошо, ахъ, какъ хорошо! — вырвалось изъ груди восхищенной Лилли.
Загнувъ на спину свои втвистые рога, олени летли впередъ, какъ на крыльяхъ. Вотъ они промчались и въ пролетъ межъ двухъ плашкаутовъ Исаакіевскаго моста, и впереди открылась снжная рчная равнина. А надъ этой равниной, на самомъ горизонт, тамъ, гд недавно закатилось зимнее солнце, тяжелый облачный пологъ какъ по заказу раздвинулся, и на чистомъ фон неба вечерняя заря, прежде чмъ совсмъ потухнуть, заиграла усиленнымъ заревомъ, заливая волшебнымъ розовымъ отблескомъ и всю блоснжную рку, и оба ея берега съ домиками и опушенными снгомъ деревьями.
— Смотри–ка, Гриша, — заговорила Лилли: — мы точно догоняемъ солнце, сейчасъ его догонимъ…
— И догонимъ! — отозвался Самсоновъ. Замахнувшись длиннымъ шестомъ, служившимъ. ему замсто бича, онъ такъ зычно гикнулъ на оленей, что т еще понаддали, а сидвшая неподалеку стая воронъ, каркая, разлетлась въ стороны.
— Какъ ты напугалъ ихъ! — разсмялась Лилли. — А тамъ–то что за красота!
Олени вынесли ихъ уже на самое взморье, на морской просторъ. И закатъ, казалось, запылалъ еще ярче, будто и вправду покажется сейчасъ солнце. Лилли глянула на сидвшаго рядомъ съ нею молодого возницу: весь онъ былъ объятъ тмъ же огненнымъ сіяньемъ.
— Ты, Гриша, точно въ огн! — сказала она. — А я, посмотри–ка?
Онъ повернулъ къ ней голову, — и въ глазахъ его отразилось то же сіянье, но какъ бы усиленное еще собственнымъ его огнемъ.
— Знаете ли, Лизавета Романовна, кто вы теперь такая?
— Кто?
— Сказочная царевна!
— А ты самъ врно Иванъ–царевичъ, что увозитъ меня на край свта?
— И увезу!
Въ голос его звучала такая восторженная нота, что Лилли даже жутко стало.
— Нтъ, Гриша, — сказала она серіозно. — Ты еще насъ опрокинешь; дай–ка мн править.
Онъ безпрекословно отдалъ ей возжи; но тутъ вдругъ на пунцовой отъ мороза щекъ ея онъ за мтилъ блое пятнышко.
— У васъ щека отморожена!
Отнявъ опять y нея возжи, онъ остановилъ оленей и подалъ ей комъ снга.
— Вотъ потрите, да хорошенько, хорошенько!
Она принялась оттирать отмороженную щеку.
— Если бы ты зналъ, какъ это жжетъ!
— Тмъ лучше.
— Ну да! Вотъ посмотри: прошло или нтъ?
— Прошло, — отвчалъ онъ — и, точно на него нашло затмніе ума, губы его прикоснулись къ ея щек.
Лилли съ крикомъ выскочила изъ саней и быстрыми шагами пошла обратно въ сторону Петербурга. Не сдлала она, однако, и двадцати шаговъ, какъ Самсоновъ въ саняхъ нагналъ уже ее и похалъ рядомъ.
— Простите, Лизавета Романовна, меня окаяннаго! — умолялъ онъ раскаяннымъ тономъ. — Сами вы вдь назвали меня Иваномъ–царевичемъ… Словно необоримая сила тутъ меня толкнула… Ну, простите! До Петербурга вдь еще верстъ пять…
Она, не отвчая, ускорила только шаги.
— Ну, будьте умненькой, сядьте! — продолжалъ онъ. — Я самъ, поврьте, еще больше васъ терзаюсь. До города я ни разу на васъ глазъ не подниму, ни словомъ не промолвлюсь. Все равно вдь не дойдете и въ пути еще замерзнете.
Послдній аргументъ былъ настолько убдителенъ, что она, попрежнему не удостоивая его отвта, ршилась, однако, ссть, дала и обложить себ опять ноги теплымъ оленьимъ мхомъ.
Не слыша уже ни гика, ни свиста, олени затрусили мелкой рысцой. Самсоновъ еле шевелилъ возжами, а Лилли уткнулась лицомъ въ свою муфту. Вся зимняя картина кругомъ разомъ перемнилась. Отъ догорающаго заката они повернули обратно къ сумеречной тьм, и чмъ дальше, тмъ глубже погружались въ эту безпросвтную тьму. Потухло совершенно и свтлорадостное возбужденіе на душ y Лилли, но гнвъ ея также остылъ и уступилъ мсто боле спокойному разсужденію:
«Назвала его Иваномъ–царевичемъ, а онъ сей часъ и вообразилъ ужъ… Вотъ глупый–то! Подломъ вору и мука.»
Вдали замелькали огоньки Петербурга, а немного погодя на вспыхивающемъ горящею нефтью фонъ Ледяного дома вырисовался и темный силуэтъ Исаакіевскаго моста. Мысли Лилли невольно перенеслись къ новобрачнымъ въ Ледяномъ дом, и сердечко ея наполнилось жалостью.
— А вдь карлики–то до утра тамъ, пожалуй, замерзнуть! — проговорила она вслухъ. — Не отдать ли имъ эту оленью шкуру? Она очень гретъ…
Самсоновъ издалъ въ отвтъ только какой–то нечленораздльный звукъ.
— Ты что тамъ бурчишь?
Тотъ же глухой звукъ.
— Что y тебя языкъ во рту примерзъ?
— Я, Лизавета Романовна, вдь общался молчать… Все вотъ думаю, не придумаю, чмъ бы мн откупиться… Знаю! Я брошу здсь перстень, что пожаловала мн нынче государыня.
Онъ снялъ перчатку съ правой руки и взялся уже за перстень, какъ оказалось, съ огромнымъ рубиномъ, окруженнымъ брилліантиками.
— Не смй! — остановила его Лилли. — Ты долженъ особенно дорожить этимъ подаркомъ.