Большая волна в Канагаве. Битва самурайских кланов
Шрифт:
– О, как правильно сказано! – воскликнул Сэн. – У тебя были хорошие учителя.
– Вы – мой первый учитель, уважаемый дедушка Сэн, – поклонился ему Такэно. – И вы мой учитель, уважаемый дедушка Сотоба, – Такэно поклонился и ему.
Старики закряхтели от удовольствия. В разговоре наступила пауза.
– Вот что я не смог понять, – сказал Такэно, обращаясь к ним обоим. – Просветленный дух парит над землей. Я слыхал, что и воины, просветленные духом, могут летать. Когда-то я вас спрашивал, дедушка Сэн, может ли человек взлететь; вы ответили, что может с помощью мысли. У меня же ничего не получается: что у меня не так?
– Дух может парить над землей,
– Ваши слова мудры и справедливы, уважаемый Сэн, но я тоже слышал о воинах, которые могли летать, – сказал Сотоба. – Вы совершенно правы, когда говорите о крепкой привязанности тела к земле, однако просветленный дух ослабляет эту связь. Тело у такого человека приобретает легкость – отчего же ему не взлететь?.. Просветленный дух может многое: обычный человек, например, и дня не может прожить без пищи, но святой отшельник, отвергший притязания плоти и непрестанно проводящий время в духовных исканиях, способен неделями обходиться без пищи, сохраняя при этом бодрость и силу.
– Но есть ли у воина время для глубоких духовных исканий? – все также задумчиво произнес Сэн.
– Уважаемый Сэн, вам лучше меня известно, что время течет то быстро, как поток на стремнине, когда сужаются его берега и дно меняет свою глубину, то медленно, когда берега реки широки, а дно неизменно. В бою время подобно низвержению водопада, в котором огромная масса воды за одно мгновение преодолевает большое пространство; в бою все сливается для воина в единый миг высшей просветленности и торжества духа, – сказал Сотоба.
– А вам не приходилось летать, уважаемый дедушка Сотоба? – спросил Такэно.
– Нет, Такэно, – вздохнул старик. – Я бывал стремительным, как порыв ветра, я обрушивался на врага внезапно, как удар молнии; иногда мне казалось, что я летаю над полем боя, но мое тело оставалось привязанным к земле.
Такэно огорченно покачал головой.
– Ну уж если такой великий воин, как вы, не летали в битвах, мне-то и подавно не удастся это!
Сотоба и Сэн дружно рахохотались.
– Почему ты так думаешь? – сказал Сэн. – Ты уподобляешься плохому врачу, который считает, что от одной и той же болезни надо лечить одинаково любого человека. Но одинаковых больных не бывает, а потому не бывает и одинаковых болезней. Ты, Такэно, единственный и неповторимый: другого такого нет во всей Вселенной. То же самое можно сказать о каждом из нас. Твоя неповторимость – свидетельство того, что с тобой может случиться неповторимое событие, никогда прежде ни с кем не случавшееся.
– Мне не довелось летать, но тебе, может быть, удастся взлететь, Такэно, – с добродушной улыбкой произнес Сотоба.
Настала ночь. Такэно сидел в комнате, которую они занимали с Йокой, и ждал свою жену. В углу лежали соломенные матрасы, на них – волосяные, а сверху была разобрана постель. Вряд ли Йока спит на таком пышном ложе, подумал Такэно, она приготовила эту постель специально для него, для своего мужа. В комнате есть все для того, чтобы он чувствовал себя удобно: мягкие подушки для сидения, большой веер, чтобы спасаться от духоты, тонкий шелковый халат, дающий прохладу телу; на столике был выставлен полупрозрачный кувшин со сливовым вином, рядом на серебреном подносе лежало пирожное – рулеты из сладкого риса с фруктами. После годичного пребывания в школе для воинов, в обстановке самой простой и суровой, Такэно испытывал неловкость от всей этой роскоши, но ему было приятно, что Йока так о нем позаботилась.
Ожидание
Она успела переодеться: на ней был тот самый наряд, в котором Йока стала женой Такэно – длинный голубой халат, перепоясанный широким красным поясом с узором из золотых цветов, и синяя накидка, расписанная белоснежными облаками. Густые черные волосы Йоки, как и тогда, были собраны в пучок и заколоты двумя деревянными спицами; и на лице ее не было ни пудры, ни румян, ни белил, потому что ее прекрасное юное лицо не нуждалось в них.
Больше всего на свете Такэно хотел бы немедленно обнять и расцеловать свою жену, которую он так любил и по которой он так соскучился, но даже наедине мужу и жене не следовало нарушать любовный обычай, обязательный для супругов. Их близость могла быть смелой, разнообразной, неожиданной – тут не существовало никаких запретов, потому что боги даровали людям счастье телесной любви из великой милости, дабы люди тоже могли почувствовать высшее блаженство, доступное лишь великим богам. Но обычай любовных отношений был незыблемым и неизменным: кипящая вода только потому и может кипеть, что она заключена в прочный несгораемый котел.
Знали это и Такэно с Йокой, поэтому он не бросился к молодой жене и не заключил ее в объятия, но продолжал сидеть, будто в задумчивости, а Йока, несколько раз поклонившись мужу, мелкими шажками подошла к нему, налила вина в маленький стаканчик и поднесла его Такэно.
Такэно мелкими глотками выпил вино. Йока стояла и ждала.
– Хорошее вино, – одобрительно сказал он.
– Его изготовил дедушка Сотоба, – пояснила Йока, продолжая стоять.
Она подала поднос со сладкими рисовыми рулетами. Такэно съел два из них и благодарственно кивнул головой:
– Хорошие пирожные.
– Я сама их готовила, – сказала Йока, смущаясь от того, что ей приходится быть нескромной.
– Хорошие пирожные, – повторил Такэно и махнул ей рукой: – Присаживайся.
Йока опустилась на колени напротив него.
– Налей себе, – сказал Такэно.
Йока взяла кувшин и налила вино вначале мужу, а потом себе. Затем, дождавшись, когда он сделает глоток, пригубила из своего стакана.
– Ты получила мое последнее письмо? – спросил Такэно. – То, которое я отправил весной?.. Я не успел написать все что хотел. А хотел я больше написать о тебе, о том, как ты красива. Вечерами, когда зажигались звезды, и серебристый свет луны ласкал темную синеву неба, я вспоминал тебя. Твоя красота выше всех красот земли, как луна выше земной тверди. Как сказано поэтом:
Мне показалось: Твое лицо прекрасно, Как луны восход.Я разговаривал с тобой, я видел тебя во сне. Твои глаза сияли, твои дивные волосы были распущены, твоя шея была открыта – ты была очень красива. О, если бы я нашел слова, достойные твоей красоты! Но мой косный язык не способен на это: надо быть величайшим поэтом на земле для того чтобы рассказать о том, как ты прекрасна!
– И я скучала по тебе, – отвечала Йока. – Я бы хотела быть с тобою всегда, каждое мгновение, а мы были вместе так мало, став мужем и женой!.. Я часто плакала, вспоминая тебя, рукава моих одежд были мокрыми. Но я утешалась тем, что наша любовь – вечная. Помнишь ли ты, что писал господин Киехара: