Бразильский вояж
Шрифт:
Под палящим солнцем, где тени и в помине не сыскать, Ник провёл на осле весь день, и чуть перекусив, повалился спать под сараем, испросив на это позволения. Он не жаловался, но чувствовал себя отвратительно. Его донимали всевозможные сомнения и беспокойство о Алме и Виторе.
Весь следующий день Ник занимался выяснением времени пути до моря. И это единственное воодушевляло его. Море было уже в нескольких днях пути. Но никто туда пока не спешил, и он вынужден был томиться в ожидании.
Наконец появился небольшой караван в двадцать шесть верблюдов, и он с поспешностью бросился к караван-баши
Ник вышел с караваном, прихватив малый бурдючок воды, который украл в колодце поздно ночью. Горсти две фиников и сушёных кусков лепёшки составляли все его запасы провианта.
Элат постоянно мерещился ему в бурой мгле пустыни. Что за порт, как он сможет устроиться на судно до Дамана или Сурата, или вообще поблизости от этих городов?
Временами он едва не падал с осла, которого ему давали на пару часов. Казалось, что идти в истоптанных сандалиях было легче. Но силы его падали. Пренебрегать ослом было глупо, тем более, что он заплатил.
Караван двигался очень медленно. Верблюды оказались перегружены, и в Элат прибыли лишь на девятый день. Ник едва смог добраться до колодца и долго пил, благо вода тут была бесплатной. Потом нашёл себе нечто вроде норы за пределами селения, где барханы перемежались каменистыми россыпями, покрытыми жёсткими стеблями давно пересохших трав. Эти стебли щипали тощие овцы, медленно передвигавшиеся по ним.
Утром он обошёл порт, где стояло всего две больших лодки — и ни одного судна типа дхау. Тоска и отчаяние охватили его при виде такого убожества и нищеты.
Ему повезло. После полудня, когда солнце жарило так, что голова готова была лопнуть, а в глазах плясали круги, Нику дали кусок лепёшки местные бедуины, узрев в нем паломника. Он долго благодарил, кланялся и получил в придачу горсть фиников и кусок дыни. Это была вся еда за день. И он был рад, что может ещё прожить пару дней.
Случай помог и теперь. На следующий день он узнал, что в селение Дубу уходит лодка местного купца. Тот согласился взять его матросом за одну еду в день.
Лодка с парусом едва скользила по спокойному, почти горячему морю, а Ник с трудом заставлял себя выполнять работу матроса. На обед он получил горсть варёного риса с куском рыбы и небольшой кусок сухой лепёшки. Воды у матросов было достаточно. Их в лодке было всего трое — и все арабы. Они с неприязнью посматривали на непонятного индуса, но тому было безразлично их настроение,
В Дубу прибыли через два дня к вечеру, и Ник опять остался один в чужом селении. Опять тоска и неопределённость терзали молодого человека.
Лишь две недели спустя в селении появилось довольно большое судно с паломниками, которые направлялись в Джидду, оттуда в Мекку поклониться священному камню Кааба.
К этому времени парень уже ничем не отличался от местного арабского населения. Попытка бесплатно попасть на судно не увенчалась успехом. Лишь вечером у него появилась надежда. Умирал молодой араб, лет тридцати с небольшим, и его товарищ, видя, что минуты того сочтены, пошёл на богоугодное Аллаху
— Татары, татары! — это слово он помнил ещё от отца, и знал немного о народе, живущем в Крыму, куда его отец с товарищами ходили набегами за добычей.
Перед самой Джиддой спутник Ника всё же признался, что сразу распознал в нем неверного и намекнул, что готов промолчать за мзду.
— У меня почти ничего нет, эфенди, — заметил Ник, назвав того по-турецки. — Вот шесть филсов на дорогу дальше.
— Давай их и можешь считать, что тебе повезло, проклятый гяур!
Говорил он тихо, озираясь па сторонам. Нику показалась, что он тоже не столько паломник, сколько вор и вымогатель среди этой толпы верующих фанатиков, рвущихся заслужить благоволение Всемилостивейшего Аллаха.
Был вечер, судно подходило к пристаням Джидды, там уже стояли два больших судна и несколько поменьше. Солнце закатывалось за яркий горизонт, а Ник всё не решался отдать несчастные шесть монеток меди, раздумывал и озирался зверем. Спутник торопил, требовал и грозился.
Паломники все устремили взгляды на город и далёкие невысокие горы, за которыми раскинулась святыня Мекка — всего в восьмидесяти милях восточнее. Туда они бросятся завтра утром.
Ник незаметно вытащил кинжал, другое оружие у него отобрали кочевники. Он протянул вымогателю кулак с зажатыми медяками, сам оставаясь позади, и с силой воткнул кинжал — рассчитано и с остервенением — под лопатку. Спутник тихо охнул, дёрнулся и стал опускаться вниз. Ник придерживал его, прижимая кинжал в спине. Сзади нажимали горячие тела, распространяя вонь застарелого пота и грязи.
Держать обмякшее тело было трудно, и он опустил его на палубу под ноги. Это не вызвало подозрений. Некоторые не выдерживали зноя и духоты и теряли сознания. Осторожно оглядываясь, Ник, дрожа и волнуясь, всё же вытащил из спины кинжал, что-то бормоча сидящему вымогателю, обшаривал его одежду.
Он делал вид, что помогает тому, вливал в рот струйку воды. Но пальцы уже нащупали монетки в поясе, развязывали его и стаскивали с убитого. Ник проскользнул медленно в толкотне и гаме напиравших людей, и пробрался под вопли и проклятья поближе к трапу, что уже готовили матросы для паломников. Руки затирали капли крови, быстро высыхающие в жаре. Эти следы больше всего беспокоили его, и он спешил в числе первых покинуть судно.
Наконец судно отдало швартовы. Сумерки ещё не сгустились, но быстро надвигались. Толпа паломников уже спешила на берег, когда раздались вопли сзади. Ник понял их значение и ускорил шаги.
Вскоре он оказался на берегу и поспешил в сторону от судна, пылью затирая пятна. Они уже почти не виднелись на грязной хламиде его покрывала, полностью потерявшего прежний вид. Это была скорее тряпка с дырами и бахромой по краям. Он выглядел настоящим нищим, а их везде было в изобилии, и никто на них не обращал внимания, отмахиваясь палками, как от бродячих собак. Это вполне устраивало Ника.