Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Бухарин ответил своей знаменитой статьей «Заметки экономиста» {1169}. ВСНХ во главе с Куйбышевым уже приступил при поддержке Сталина и смятении правых к расширению задач намечавшейся пятилетки. «Заметки экономиста» содержали полную аргументацию по этому политическому вопросу. Бухарин снова повторил убеждение правых в необходимости пропорционального, «более или менее бескризисного развития» и плана, который бы определил и обеспечил «условия подвижного экономического равновесия» между промышленностью и сельским хозяйством и в рамках самого промышленного сектора. Он защищал существующий уровень капиталовложений, однако возражал против какого-либо его увеличения. Далее он выступил с детальным обличением «авантюризма» Сталина и Куйбышева.
Два обстоятельства особенно вывели его из себя. Увеличение капиталовложений без надлежащего подъема сельского хозяйства, а тем более в разгар сельскохозяйственного кризиса, означало небрежение важнейшей основой промышленности и должно было привести к всеобщей разрухе. Более того, в дополнение к нехватке хлеба и технических культур промышленность уже отставала от своих собственных возросших потребностей, приводя к острому дефициту материалов и образованию многочисленных узких мест. Дальнейшее повышение капитальных затрат могло лишь сорвать завершение начатых строительных объектов, пагубно отозваться на всем промышленном секторе и в конечном счете снизить темп развития. Вместо этого следовало установить верхний предел промышленного развития и целесообразно расходовать соответствующие средства на «реальное» строительство, «ибо из „будущих кирпичей“ нельзя строить „настоящие фабрики“». По поводу бравады сталинских индустриализаторов Бухарин добавил: «…можно бить себя в грудь, клясться и божиться индустриализацией, проклинать всех врагов и супостатов, но от этого дело ни капельки не улучшится».
Когда «Заметки экономиста» появились в «Правде» 30 сентября 1928 г., они вызвали большое брожение в партии. Хотя мишенью их оставались неназванные по именам сверхиндустриализаторы троцкистского толка, эта длинная и составленная в сильных выражениях полемическая работа была явным выпадом против сталинской группы. В «Заметках» Бухарин ближе всего подошел к приданию гласности происходившей борьбы. Его сторонники распространяли статью и рекомендовали ее как руководство к действию, тогда как сталинисты, тайно пытавшиеся ее запретить, начали в печати кампанию в защиту своего подхода к индустриализации. 8 октября сталинское большинство в Политбюро, вопреки возражениям Бухарина, Рыкова и Томского, осудило публикацию статьи «без ведома ЦК» {1170}. Политические разногласия теперь охватывали все вопросы и, по-видимому, не оставляли места для компромисса. Разрешить их могло только решающее политическое столкновение.
В конце лета и осенью 1928 г. Сталин, заручившись санкцией большинства в Политбюро, перешел в наступление и безжалостно двинулся на устранение политической базы правых. Начались грубые попытки подорвать власть Рыкова в высших государственных органах; был уволен ряд сочувствовавших правым руководящих работников из Москвы и республик. В частных разговорах Сталин чернил Томского как «злого человека и не всегда чистоплотного» (безусловно, классический образчик лицемерия); его профсоюзное руководство критиковалось в сталинистской печати за всевозможные прегрешения, в том числе за препятствование росту производительности труда {1171}. То же самое происходило в августе и сентябре в московской парторганизации, где на Угланова и поддерживавших его секретарей райкомов обрушился огонь кампании «самокритики», направленный против «правого оппортунизма» {1172}. Тем временем бухаринское партбюро Института красной профессуры было наконец заменено сталинистами. А в Коминтерне все сужающийся круг сторонников Бухарина вел безнадежную борьбу за контроль над аппаратом Исполнительного Комитета, тогда как сам он был не в силах прекратить наступление против коминтерновских «правых», особенно в важнейшей германской компартии {1173}.
Столь же большое значение имел захват Сталиным ведущих партийных органов печати. После того как Петровский подверг критике речь генсека о «дани» на крестьян, его в дисциплинарном порядке перевели с должности редактора «Ленинградской правды» в крошечную провинциальную газету {1174}. Примерно в то же самое время, скорее всего в августе или в сентябре, молодые бухаринцы — редакторы «Правды» и «Большевика»: Слепков, Астров, Марецкий, Зайцев и Цетлин — были смещены со своих должностей и заменены сталинистами. Бухарин оставался главным редактором «Правды» и вместе с Астровым все еще входил в редколлегию «Большевика», состоявшую из семи человек, однако он больше не определял редакционную политику и содержание публикаций {1175}. Такой поворот событий имел огромное значение. Вплоть до осени эти авторитетные издания Центрального Комитета разъясняли дискутируемую политику в бухаринском духе, таким образом умеряя официальный голос партийного руководства и регулируя его линию для низовых работников {1176}. Теперь же, хотя все еще появлялись выпадающие из общего хора статьи и речи бухаринцев, официальный голос партии стал сталинистским. Этот поворот совпал с началом в середине сентября резкой кампании в печати против все еще непоименованных носителей «правой опасности» в партии. Такая прозрачная анонимность не вуалировала неофициальную кампанию против правых: к октябрю сталинисты уже исподтишка вешали Бухарину ярлык «паникера» и «врага индустриализации и коллективных хозяйств» {1177}.
Несмотря на то что все эти события сильно подорвали позиции Бухарина, они не изменили непосредственно шаткого соотношения сил в Центральном Комитете, в котором именно и должен был решиться исход борьбы. Здесь ключевую роль играла московская парторганизация, которая продолжала безнаказанно выступать против Сталина, что не могло пройти мимо внимательного взгляда партийных секретарей по всей стране. После июльского пленума москвичи твердо защищали бухаринскую политику, в том числе и в области легкой промышленности, в которой они были особо заинтересованы. Угланов, бывший стойким и решительным противником, даже перешел в контрнаступление. Вместе со своими сподвижниками он начал кампанию в прессе, убеждая антисталинистов не бояться слова «уклон», называя разговоры о правой опасности «клеветой» и «слухами» и косвенно намекая, что Сталин является нерадивым генеральным секретарем {1178}. Их смелость беспокоила даже Бухарина, который предостерегал Угланова, дававшего повод Сталину для вмешательства в московские дела {1179}.
Учитывая эффективность углановской политической машины в прошлом, надо признать, что Сталину удалось замечательно быстро свергнуть московское партийное руководство. В первые недели октября Угланов столкнулся с повальным неповиновением в партийных низах, оказался не в состоянии сменять и перемещать работников в своей собственной организации и вынужден был сместить двух своих наиболее активных секретарей райкомов, Рютина и Пенькова. Безнадежность его положения проявилась на широком заседании Московского комитета, проходившем 18–19 октября. Лица, подстрекаемые и санкционируемые директивами сталинского центрального аппарата, подвергли резкой критике деятельность Угланова в московской парторганизации и его терпимое отношение к «уклонам от правильной ленинской линии». 19 октября на совещании выступил сам Сталин, говоривший тоном победителя. Смысл его речи сводился к настоятельной необходимости неуклонной борьбы с существующей «в партии правой, оппортунистической опасностью», а также с теми коммунистами, которые принадлежат к «примиренческому течению в отношении правого, открыто оппортунистического уклона». Сделав скидку на то, что вероотступничество является еще лишь «тенденцией, склонностью» и не назвав еретиков по именам, он тем не менее указал на серьезность угрозы: «…несомненно, что победа правого уклона в нашей партии развязала бы силы капитализма, подорвала бы революционные позиции пролетариата и подняла бы шансы на восстановление капитализма в нашей стране» {1180}.
Оказавшиеся в меньшинстве и разбитые наголову Угланов с несколькими помощниками выступили с более или менее покаянными речами, но это им не помогло. Последующее смещение ряда работников с высоких постов положило конец их главенству в московской парторганизации (19 октября). Угланов и его заместитель Котов продержались на своих постах до 27 ноября, когда их официально заменили Молотовым и К. Бауманом. Последовала массовая чистка сторонников Бухарина и сочувствовавших ему работников на всех уровнях московской организации {1181}. Полнота разгрома старого московского руководства символизировалась тем обстоятельством, что опалы не избежал даже М. Лядов, ректор Коммунистического университета им. Свердлова и уважаемый член Московского комитета, состоявший в партии с момента ее основания и являвшийся одним из создателей московской партийной организации {1182}.
Сталинская расправа над москвичами была тяжким ударом для Бухарина, Рыкова и Томского и, возможно, решающим эпизодом борьбы за власть. Помимо того, что этот разгром лишил их наиболее важной организационной базы, он сделался показательным примером для нейтральных или колеблющихся членов Центрального Комитета по всей стране. Он произошел за месяц до ноябрьского пленума и продемонстрировал, что даже крупнейшая парторганизация страны, руководимая кандидатом в члены Политбюро и семью членами ЦК и находящаяся в союзе с влиятельной тройкой в Политбюро, не смогла противостоять сталинскому центральному аппарату. Все парторганизации получили инструкции изучать московские документы {1183}. Какие бы сомнения не имелись у некоторых партийцев относительно сталинской политики, никто не был готов пойти на такой же риск.
Бухарин безучастно наблюдал за всеми этими событиями со стороны. Его обычный летний отпуск был отложен из-за конгресса Коминтерна, так что он отправился из Москвы в Кисловодск в начале октября. Он вел себя примерно так же, как Троцкий в 1924 г.: оставался на Кавказе, пока громили его союзников и друзей, и не только не оказывал открытого сопротивления, но (насколько об этом можно судить по документам) даже не сделал ни одного символического жеста, чтобы придать им воодушевления. Его олимпийское спокойствие было наконец нарушено в первую неделю ноября, когда он узнал, что Рыков идет на попятную в дискуссии, ведущейся в Политбюро по поводу плана индустриализации на 1928–1929 гг. Бухарин немедленно вылетел в Москву; по дороге его самолет дважды задерживался сталинскими агентами, делавшими вид, что их очень беспокоит здоровье Бухарина. Наконец он прибыл в Москву 7 ноября. Боевой дух вернулся к нему {1184}.