Булкинъ и сынъ
Шрифт:
– Вы что - с ума сошли?
– сказал я.
– Оставьте револьвер!
– Какой револьвер?
– слицемерил детектив.
– Па-апрашу не увиливать!
– Вы уж расскажите, Петр Владимирович, вы д о л ж н ы рассказать, сказал Хряпов, нажимая на слово "должны".
– Да-да, я понимаю, - сказал я пересохшими губами.
– Я помню: я обязывался ни словом, ни намеком... То есть, полный секрет... Я сам не понимаю, как случилось...
– я вновь услышал васькин голос мне вдогонку у редакции: "Все равно узнаю!" Но как он отгадал Хряпова? Я что-то наплел Бузу... Но разве можно было додуматься?... Вот нюх у проныры! Конечно, затворничество купца, который прежде живал широко, не прошло мимо Васьки. Сопоставив время, факты, расспросив Буза, он, ясное дело, увидел, что оба неизвестных собрались в одном уравнении...
Я рассказал Фундуклиди и Хряпову всё, как было: про Буза, Ваську, прощание с газетой. Они слушали молча, только Фундуклиди то вскидывал, то напускал на глаза жуткие брови, выдвигал челюсть и торопил в пространных местах:
– Ну?... Ну а вы?... Ну, и как?...
Я рассказал с подробностями, упомянув даже о Диане на потолке (оба вынесли это без улыбки). В конце рассказа Хряпов почесал в затылке (видно было: первый запал уже прошел, и сомнения почти рассеялись) и сказал:
– Однако, неосторожно вы, Петр Владимирович...
– Неосторожно, - сокрушенно согласился я.
– Но кто же мог знать, что этот мерзавец Васька догадается. И зачем ему это нужно?
– Стоит...
– сказал Фундуклиди, в который раз посмотрев в окно.
Васька стоял на прежнем месте, обдуваемый ветром.
– Как ему не надоест? Римский статуй, ей-богу!
– попытался я пошутить.
Фундуклиди перекатил на меня маслиновые глаза и сказал:
– А вдруг он связан со злодеями? Я лично допускаю такой вариант.
– Да?...
– нервно спросил Хряпов.
– Но откуда же? Откуда?
Фундуклиди солидно пожал плечами: мол, чего не бывает!
– В нашем положении можно всего ожидать, Савватий Елисеевич.
Все снова против воли посмотрели на мерзавца Беспрозванного. Тот уже прислонился к тумбе - устал, сердешный. С тех пор, как мы его заметили, прошел уже час. Сколько же он стоял до этого?
– Вот что, господа, я выйду и пошлю его к черту, - сказал я решительно.
– Ни в коем случае!
– запротестовал Хряпов, волуясь.
– Вы всё провалите! И без того ясно: нам дают понять, что дом под надзором.
– Вто это я как раз и смогу выяснить: случайно Васька ошивается у тумбы или дело впрямь серьезное.
Такая мысль вроде бы соблазнила Хряпова, но, поразмыслив, он сказал:
– Нет... Это опасно и... ни к чему. Да-с!
– Нет,- сказал и Фундуклиди.
– Ну что ж, - покорился я.
– Как желаете.
Мы гнетуще помолчали.
– Однака, господа, - через минуту сказал Хряпов, - что это мы всё этак... молчим? Довольно дискуссии. Не лучше ли нам развеяться (он улыбался и даже потер руки; не веселились только глаза). Михаил Ксантиевич, что это вы снова изучаете в окне? Нападение злодеев еще не скоро... Так что, господа - партию в бильярд?
Я понял, на что намекал Хряпов: нельзя допускать упадка настроения. Уныние всех нас съест.
– Что же, господин миллионер, - сказал я весело, - готов проиграть вам бутылку французского коньяку... Надеюсь, вы потерпите возврат долга до тех пор, как мы выйдем отсюда с триумфом?
– Да уж, ладно, - сказал Савватий Елисеевич.
– Хе-хе! Что уж поделаешь!
Мы почти силой оттащили Фундуклиди от окна. На лестнице по пути наверх, в бильярдную, детектив прижал меня боком и жарко сказал в ухо:
– В редакции-то, небось, наболтали чуть больше, а?
Он посмотрел на меня из лестничной тени, словно добавил: "Конечно, при Хряпове неудобно было сознаваться в невоздержанности на язык, но мне-то уж можете открыться!"
– Да что вы, - тихо сказал я Михаилу Ксантиевичу.
– Вовсе нет!
Он улыбнулся и сощурил глаз-маслину: знаем вас!
Из бильярдной, от наших с Хряповым азартных выкриков (дорога была, разумеется не бутылка - престиж бильярдщика), Фундуклиди потом еще четыре раза бегал смотреть на Ваську. Тот на некоторе время исчез - видно, обедал в "Трех богатырях" неподалеку - потом появился, простоял два часа в сумерках - и снова исчез.
С тех пор он начал появляться почти каждый день и стоял на прежнем месте - у тумбы.
17.
Какая подлая штука - часы! Можно смотреть на них долго-долго, и стрелка будет стоять неподвижно, но стоит отвлечься, как вредный механизм тут же приходит в движение, и, повернувшись, вы замечаете, что стрелка уже продвинулась вперед на добрую половину часа. А вслед за нею плывет, скользит, ускользает время.
Подлые часы!..
Еще недавно, бывало, не раз за день захлопнешь книгу и скажешь в душе: как же медленно ползут минуты! А теперь - наоборот... Был бы у времени хвост - так и вцепился бы в него, чтобы попридержать.
Это потому, что прошло уже больше половины срока, отпущенного до дня мести.
Каждый новый день стал страшить.
Каждый перезвон часов, отмеряющих еще одну навечно канувшую четверть часа, стал грозить, напоминать, вызывать дрожь.
Вчера почтой пришло еще одно письмо: "Не пытайтесь мешать. Меры будут приняты незамедлительно. Будет хуже."
– Вот!
– запальчиво сказал на это Хряпов.
– Я правильно делал, что не уставал повторять: нужно ждать! Во всяком случае, сейчас у нас есть хотя бы шанс выпутаться... Представьте себе теперь, господин детектив, - вдруг напустился он на Фундуклиди, - что было бы, если бы мы послушались ваших советов и опрометчиво решились бы покинуть дом или поднять шум на всю Ивановскую? Представляете? А? Ну?...
– Право, Савватий Елисеевич, никто и не помышлял всерьез пускаться в авантюры, вступился я, чтобы прервать эту неприятную сцену.
– Да вот же, вот он хотел! Он и полицию хотел!
– оскорбительно тыкал пальцем в грека Хряпов. Он, по-видимому, "сорвался". Нервы у всех не железные.
С трудом мне удалось вернуть нашему общению более-менее спокойную атмосферу, но всё равно Хряпов заметно нервничал. Однако, ужаснее всего было смотреть на Фундуклиди. Глаза его иногда вдруг начинали блуждать, лоб покрывался испариной, а сам грек находился, казалось, в глубоком обмороке.