Бунт невостребованного праха

Козько Виктор Афанасьевич

Но жизнь кипела, била ключом, и не всегда по го­лове, рождала множество первооткрывателей, канди­датов, докторов наук, лауреатов различных премий, вплоть до Государственной, орденоносцев, у кого и на что хватало ловкости и энтузиазма, совести. Надя как начинающий геолог ни на что не претендовала. Ей по статусу три-четыре года было положено обслуживать маститых претендентов. Новичкам поиск и творчество были заказаны, перед ними ставили задачу, и ее про­сто и без выпендрежу и особых выкрутасов требова­лось только решить, добросовестно выполнить заказ, не задирая носа.

Задачи были простые и сложные одновременно. Доразведывать, оконтурить рудное тело, уже кем-то от­крытое. Привязать его конкретно к местности,

опре­делить физические запасы. И Надя вместе с подобны­ми себе рядовыми геологами, а также буровиками, гор­няками безропотно доразведывала, оконтуривала, при­вязывала все, что ей повелевалось. И с этими их кол­лективно добросовестными привязками часто возни­кали огромные, хотя и частного, конечно, порядка, неувязки. Они служили маховиком огромной, хотя и не всегда просматриваемой индустриальной машины, топливом и мотористами сразу. Только приводили ее в действие, запускали механизм, а наверх уже с центро­стремительной силой шли победные рапорты. И каж­дый рапортующий стремился быть первым у пирога. И таких алчуще первых набиралось великое множество, а делить было нечего.

Родине всегда что-то надо было немедленно, сию ми­нуту. Наде запомнилось, когда она, Родина, изнывала по железу. Она опять кого-то догоняла или собиралась пе­регнать, выйти на первое место по выплавке металла. Для этого не хватало чуть-чуть. И сверху было спущено зада­ние кровь из носу изыскать это "чуть-чуть". Ажиотаж и энтузиазм были невообразимыми. Всенародный подъем и подвиг неописуемы. В небывало короткие сроки все открыли, отрыли, оконтурили и привязали. Более того, заложили рудник, всесоюзной ударной комсомольской стройкой воздвигли его. Отрапортовали, получили орде­на, медали. Гордости Нади не было предела, она, недав­няя выпускница института, совсем еще молоденькая де­вушка, заработала свою первую медаль "За трудовую доб­лесть".

По несчастью, а может, и по счастью, через пару лет Надя оказалась в эпицентре своего первого трудового подвига. Большей горечи, стыда она до этой поры в своей жизни не испытывала. Перед этим ее востребовали из тайги в управление, где она получила жесточайший раз­нос за служебное хулиганство. В порыве трудового эн­тузиазма Надя написала отчет об открытии нового же­лезорудного месторождения стихами, хотя к стихоплет­ству никогда не тяготела. Все само собой получилось. Парила и пела душа. Отчет был тот завизирован, при­нят и всеми инстанциями одобрен. Как оказалось, его попросту никто не читал. Это было нормально: застав­лять писать отчеты и тут же отправлять их в архивы. Вся страна была не только самой читающей, но и самой пишущей.

Но обстоятельства с новым месторождением вдруг резко изменились. На бумаге оно было, а вот железной руды в нем не оказалось. Природа ли во главе с самим Господом Богом сыграли злую шутку, люди ли напор­тачили, геологи, проектировщики, строители. Как бы там ни было, рудник отгрохали среди тайги, как пляж в центре пустыни Сахара. Руды наскребли только на один состав, первый, под алые транспаранты и торжествен­ную медь оркестров. И то полновесного состава не по­лучилось, ночью подгоняли и цепляли вагоны с рудой из других рудников, вкрапляя даже и вагоны с пустой породой.

Начались долгие и нудные препирательства ведомств, внутренние разработки в этих ведомствах. Искали стре­лочника, давшего зеленый свет "большой руде" Сибири. Вот так и вышли на стихотворный Надин опус. Но на­казывать ее, восторженную девчонку, рядового геолога, было смешно и нелепо, хотя и негоже спускать такое Придумали, изобрели формулировку: "служебное хули­ганство".

Молодая хулиганка решила на свой страх и риск по­бывать на месте совершенного преступления. Благо это было попутно. Совсем небольшой крюк по дороге в гео­логическую партию. Не будь душевного сверба, путеше­ствие можно было назвать прекрасным. Железнодорож­ные

рельсы словно плугом развалили, рассекли надвое тайгу и горы. Поезд то парил над ними, повисая на сваях мостов через реки, речушки и ручьи, то пропадал, втя­нутый в длиннющие тоннели. Несся, вплотную прижи­маясь к скалам в ущельях, свирепо обдавая дымом и па­ром вершины гор, с невероятной цепкостью держащиеся на них пихты, лиственницы, а то и кедрач. Дым вместе с угольной крошкой проникал сквозь стекла вагона. Но не раздражал. В этом было что-то от ее пристанционного железнодорожного детства.

Раздражало другое. Нервическое лихорадочное движе­ние. Один за другим следовали лихие невообразимые по­вороты стального пути. Но это были кульбиты, поворо­ты самой мятущейся эпохи, коей принадлежала эта до­рога. Такой, говорят, повелел ей быть сам вождь всех времен и народов, по примеру своего царственного пред­шественника Николая. В задумке у него, конечно, доро­га была прямой, как взлетная полоса в коммунизм. И на бумаге начертал он ее пряменько, но при этом то ли был слегка под мухой, то ли соратники отвлекли. Не приме­тил, что пальцы вышли за линейку. И карандаш их доб­росовестно оказал, очертил до заусениц на ногтях. А стро­ители, созидатели дороги, слепо следовали извивам зау­сениц вождя. Благо, создателей в то время здесь был пе­реизбыток. Дорога, можно сказать, была вымощена их костями. Может, именно потому так нервически двигал­ся сейчас поезд.

Но все переменилось, как только Надин вагон на по­лустанке отцепили от основного состава и поставили на новый путь, ведущий уже в тупик - к руднику, за стро­ительство которого она получила медаль "За трудовую доблесть" и выговор за служебное хулиганство. Она ожи­дала, что туда последует по крайней мере поездок из трех­-пяти вагонов. Но вагон был один, и Надя в нем - един­ственный пассажир.

Такая же единственность только ее присутствия и в самом поселке. Поездок вырвался из последнего тонне­ля, объятий гор на равнину, весело отстучал по ней коле­сами и пошел в лобовую на прорастающую перед ним гору, этаким градом Китежем восстающую из воды, со всех сторон охватившей ее. В свое время, увидев впервые эту гору, Надя онемела. Это было действительно душой желанное Беловодье, снег не успевал стаивать на верши­не горы и летом. И аборигены называли его то гусем, то девушкой, в зависимости от того, кто и по какую сторо­ну горы жил. У каждой стороны была своя легенда ее происхождения. Одна краше другой.

Но сейчас Наде было не до красот, окружающих ее, и местного фольклора, языческого и грустного. Поез­док словно решил утопиться или, по крайней мере, ис­купаться, так стремительно бежал он к воде, к озеру. Но у кромки его перед скособоченным станционным домиком с выбитыми, пустыми глазницами окон, рез­ко затормозил у самого чугунного колокола с болтаю­щимся на ветру перевязанным веревкой языком. Так резко, что Наде почудилось, будто колокол звякнул, заговорил. И этот рожденный в нем звук, не считая попыхивания паровоза, был единственным голосом, приветствующим появление Нади в поселке. Никто из служителей станции не вышел встречать поезд, никто не торопился и на посадку. Ни единого человека не маячило и у разбросанных по равнине домишек, гдето в недрах земли замерла и рудничная клеть, шахтовое колесо было бездвижно.

Похоже, Надя прибыла в страну мертвых, начало и окончание местной легенды, повествующей, как тоскует заключенная в той стране живая девушка, превративша­яся в гуся, но так и не смогшая выбраться из обители покойников. Легенда немо оживала из праха и запусте­ния брошенного, покинутого человеком поселка. И она шла по этому праху и запустению проложенным ушед­шим уже отсюда человеком дощатым тротуаром. Огля­дываясь назад, видела на том тротуаре, на лиственных и пихтовых досках, занесенных предосенней пылью, свои четко отпечатавшиеся следы.