Бусидо и русский путь
Шрифт:
Заметил, что слабость других расслабляет. Если кто-то передо мной остановился, меня тянет тоже перейти на шаг. И наоборот, если кто-то рядом находит в себе силы побежать, я тоже следую его примеру. Это помимо воли – на автоматизме. А волевым усилием можно все-таки заставить себя не поддаваться слабости и тормозить, только когда уже совсем невмоготу.
Последние 5 км – страшные мучения. Идти не могу, бежать – тоже. Останавливаюсь, сажусь на дорожный бордюр, массирую каменеющие ноги. Потом иду несколько шагов, перехожу на бег. Через метров 150 ноги снова становятся безжизненными.
Время на финише – 3 часа 50 минут. Закончил дистанцию с пульсом 170. Через полчаса пульс упал до 110, а часа через три был повышенным, но в пределах нормы – 85. Обычное восстановление, как после 25 километров.
Домой ехал полуживым. Когда в метро мне всего на одну остановку не хватило сидячего места, вдруг перестало хватать кислорода. Потом место освободилось, но и сидя я не мог найти позы, чтобы успокоить дурноту. Пришлось ткнуться головой в сложенные на коленях руки.
Дома быстро пришел в себя. Даже в ванной лежать более 10 минут не смог. Никакой эйфории, в отличие от первого марафона. И прекрасно спал ночью. Подкачали только ноги, которые побаливали при движении. Все-таки я оказался не готов в нужной мере. Вероятно, тренировочная дистанция должна была достигать 30 километров, а несколько раз надо было преодолеть и 35.
Я рассчитывал, что непременно выйду на марафонскую дистанцию снова. И готовился. Но жизнь устроена по своим законам. Больше в марафоне я не участвовал. Подготовился к старту на следующий год, но меня срезала медицинская бюрократия – слишком рано пошел получать справку из спортивного диспансера. И за день-два до старта, когда уже поздно было снова проходить всех врачей, я не был допущен до регистрации. Умолять врачей заменить справку без осмотра гордость не позволила.
Потом я начал подготовку к марафону 1990 года. И довел обычные забеги до 20 км. Но после выборов, состоявшихся в этом году, я стал депутатом Московского совета народных депутатов, и навалились дела, которые почему-то казались сверхважными, и тренировочный график пошел прахом. К тому же родился второй сын, и жене надо было помогать.
Политика заставила вообще бросить участие в соревнованиях, ограничиваясь тренировочными забегами вблизи места жительства. А через пять лет занятия бегом оборвали травмы, которые давали знать, что молодость уже давно позади. За десятым километром дистанции несколько раз у меня происходило растяжение в коленном суставе. Пришлось поддерживать физическую форму с помощью пудовой гири, которая хранилась у меня под диваном.
Марафон был для меня определенного рода индикатором – показателем внутренней энергетики, избыток которой мог быть растрачен именно таким образом. И многие, кто выходил со мной на дистанцию, не были профессиональными спортсменами. Просто им было мало ходить ежедневно на работу, а вечером – смотреть телевизор. "Агон" подхлестывал их, толкал к испытаниям.
Падение массового спорта в 90-е состоялось именно потому что народ потерял энергию в суетливых поисках путей к обогащению, в авантюрах финансовых "пирамид", в бесплодных попытках стать капиталистами. Вернуть в свою жизнь спорт для большинства стало делом невозможным, потому что забвение личного неуспеха (заведомо определенного "правилами игры") давал только телевизионный ящик, либо спиртное. Потому и детям невозможно стало преподать личный пример. Образовались целые потерянные поколения, которые были явно "не в форме".
Но для себя я все-таки нашел возможность поддерживать физический тонус. Состоялась мечта детства – в зрелом возрасте я занялся каратэ, сначала устроив на секцию своих сыновей. Сыновья, отзанимавшись по 8 лет, бросили каратэ, а я, начав в 38, и не думал бросать: минуло 40, минуло 50… Путь продолжается.
Остросюжетная политика
Реальная политика для меня началась в 1990 году, когда я победил на выборах в Москве и стал депутатом Московского городского Совета народных депутатов (Моссовета). И ничего не предвещало необходимости применять боевые искусства – к тому времени я был в неплохой физической форме, и это помогало в работе. Навыки самбо, полученные в юности, как-то с политикой не вязались. И наверняка остались бы невостребованными, если бы не начавшаяся после государственного переворота 1991 года полоса сплошного беззакония, с которым постоянно приходилось бороться. И до сих пор приходится бороться.
Тогда, в 1991 году мне довелось не только наблюдать военную технику в центре Москвы, но и бегать за танками и совать танкистам листовки, участвовать в возведении баррикад. И обнаружить театральщину, постановочность всего этого "переворота", скрывшего реальный переворот, происшедший в течение осени того же года и разваливший страну без всяких танков. Разобравшись в ситуации еще тогда – в августовские дни, я стал врагом паразитического режима и прочувствовал все прелести противостояния на себе. Это был самый жестокий "агон" – политический.
В 1992 году я был впервые задержан милицией. Без всяких причин и при игнорировании депутатской неприкосновенности. Митинг на Тверской улице, организованный московскими депутатами, был разогнан по личному приказу самозваного мэра Лужкова. Сопротивляться милиции для меня смысла не было: мне нужно было оказаться вместе с другими задержанными, чтобы быть очевидцем нарушения их прав. Меня защищал мандат московского депутата. На следующий день на сессии Моссовета был поднят скандал, и глава московской милиции вынужден был оправдываться. Тогда у них еще водились какие-то остатки совести…
А потом был 1993 год, и на референдуме решался вопрос, получит ли Ельцин поддержку в своем противостоянии с Верховным Советом. СМИ были заполнены поговоркой для тех, кто не желал думать: "да-да-нет-да", подсказывавшей ответы на вопросы референдума. В мозг гражданам намеренно загружали слоган, определявший порядок голосования по четырем поставленным перед избирателями вопросам. Все силы режима были задействованы, чтобы отключить у людей сознание. И ресурсы Моссовета тоже решено было подключить. Втайне от депутатов руководство приняло решение о массовом размножении листовок в поддержку Ельцина на собственной типографской технике. И надо же мне было оказаться на пути у проходимцев, которые таскали листовки из подвалов Моссовета для погрузки в машины…
Я увидел у проходной Моссовета гору бумажной продукции и решил ознакомиться с ее содержанием. Содержание меня не порадовало. Охрана ничего не могла сказать о происхождении этой горы. Я прихватил стопку примерно в тысячу листовок и отнес в свой кабинет. Затем вернулся и стал ожидать, когда явятся хозяева листовок. Сначала передо мной бегали какие-то исполнители, и гора нарастала и нарастала. Потом явился помощник мэра. На мои требования объясниться он презрительно оттопырил губу и дал команду на вынос листовок из здания. Если бы он был вежливее, возможно, я не оказался столь настойчив. Но откровенное хамство пробудило воинский дух, и я встал на пути бумажного потока.