Черное перо серой вороны
Шрифт:
Зазвучала веселая музыка, детские голоса выговаривали из серебристых репродукторов, развешанных на столбах: «Ну-ка, ветер, гладь нам кожу, обдувай нашу голову и грудь! Каждый может стать моложе, если ветра веселого вдохнуть!» И на фоне этой музыки чей-то решительный голос командовал: «Раз, два – наклон влево! Три, четыре – вправо! Выше голову! Дышать равномерно! И еще раз… начали!»
«Хорошо-то как, господи! – воскликнула про себя Нина Петровна, пораженная этими естественными картинами, виденными ею не впервой, так не вяжущимися с ее страхами. Более того, ей самой вдруг захотелось оказаться среди детей и помахать руками и подрыгать ногами. Но, с презрением глянув на мужа, с умилением на лице наблюдавшего за тем, как дети делают зарядку, покачала головой, подумав: – Ума не приложу, как
Перед завтраком дети окружили своих родителей, разбирали гостинцы, тащили в здание пакеты. Подбежали Сергей и Любаша.
– Вы же не собирались сегодня! – удивлялась дочь, чмокая родителей в щеки.
Сергей степенно пожал руку отцу, затем Улыбышеву, принял поцелуй матери, всякий раз вопросительно щуря карие материнские глаза, но вопросов не задавал.
– Как тут у вас, все в порядке? – спросил старший Сорокин.
– Нормально. А что? – вскинул голову младший.
– Да так, ничего особенного, – ответил Артем Александрович и глянул на жену. Но та была занята дочерью.
Выручил Улыбышев. Взяв подростка под локоть, отвел в сторону, заговорил:
– Сережа, им известно все. Или почти все. Имей это в виду. Ты уже взрослый парень, и должен понимать, что существует определенная опасность. В том числе для тебя лично. Пока чисто теоретически. Но надо быть готовым ко всему. Мы, разумеется, примем меры, предупредим Филиппа Афанасьевича, но он за всеми уследить не сможет. Мой тебе совет: никому не верь, даже знакомым, если кто-то предложит куда-то поехать или пойти. Тем более от имени родителей. Любаше ничего говорить не надо, но присматривать за ней – твоя обязанность. Тебе все ясно?
– Да, Алексей Дмитриевич. Я все понял. Но если им нужен я, то мне лучше отсюда уехать с вами. А то сами знаете…
– Мы над этим подумаем, – пообещал Улыбышев, подивившись здравомыслию пятнадцатилетнего подростка. – А пока иди. Мы здесь побудем какое-то время.
И Сергей, крепко взяв Любашу за руку, в другой руке неся пакеты с гостинцами, скрылся внутри здания.
– Ну что ж, давайте позавтракаем и мы, – предложила Нина Петровна, беря инициативу в свои руки. В голове ее возник план, и она теперь старалась не смотреть в сторону бывшего кагэбэшника-фээсбэшника.
Глава 39
Николай Афанасьевич Лукашин возвращался из поездки на самый дальний участок своего лесничества. Он дремал в седле, клонясь к лошадиной гриве, время от времени вскидываясь и выпрямляясь, когда лошадь, беспородная бурая кобыла-четырехлетка, останавливалась перед упавшей поперек тропы лесиной или оступалась, бредя по залитой водой низине. В таком случае он машинально оглядывался в поисках межевых столбов, но редко они попадались ему на глаза. Впрочем, Николай Афанасьевич особенно не беспокоился, уверенный, что лошадь и собака сами найдут дорогу к дому.
С тех пор, как лесников и егерей сократили до минимума, расширив границы их участков в несколько раз, зачастую объединив их должности, не прибавив при этом ни копейки жалования, браконьерство расцвело таким пышным цветом, что стало не только бесконтрольным, но и смертельно опасным для охранителей лесов и их обитателей. Громадные участки лесов были розданы в аренду под санитарную рубку, почти без всякой ответственности для арендаторов. Многие лесники пошли на сделку с новоявленными хозяевами леса, опасаясь за жизнь своих близких, пытаясь избежать таким образом безденежья и нищеты. Но Николай Афанасьевич на сделки не шел, был неумолим и даже жесток по отношению к злостным нарушителям расплывчатых законов, призванных охранять народное – будто бы – достояние. В него уже не раз стреляли, но – бог милостив – то ли стрелки оказались мазилами, то ли выстрелами пытались всего-навсего застращать несговорчивого службиста. Да только Николай Афанасьевич, прошедший суровую школу заключения среди бандитов и воров, будто утратил спасительное чувство страха. Более того, он испытывал необходимость в постоянной опасности, она скрашивала его одинокое существование, наполняя его смыслом, горячила кровь, давая шанс отомстить нынешней системе за безвинное осуждение и бессмысленно потраченные годы. Более того, он, как ни странно, оказался очень приспособленным к такой жизни, хотя в прошлом не был ни охотником, ни рыболовом, но, родившись в маленьком городке, окруженном лесами и болотами, тонко чувствовал лес в любое время года, суток и при любой погоде, быстро усвоил повадки ее обитателей, и ни волки, ни медведи и рыси, ни зимой, ни летом не вызывали у него опасения: при встрече с ними он вел себя инстинктивно правильно, не стараясь ни выказать своего превосходства, ни унизить своего человеческого достоинства. И звери чувствовали это, судя по тому, что ни разу не проявили по отношению к нему повышенной агрессивности.
Найда бежала чуть впереди лошади, иногда вдруг молча кидалась в лесную чащу, тревожа выводки рябчиков, и быстро же возвращалась к своему хозяину, виновато помахивая лохматым хвостом. Вся надежда у Николая Афанасьевича на свою умную, все понимающую собаку, которая за версту учует чужака и предупредит своего хозяина об опасности. Может быть, еще и поэтому пули стрелков не достигали своей цели, а сами стрелки бесследно исчезали неизвестно где, отчего по округе пошла слава, что Николай Лукашин не иначе как заговоренный, что ему помогает нечистая сила. На это сам Лукашин лишь усмехался в бороду, удивляясь, как быстро меняется человеческая сущность, если неожиданно и необъяснимо лишается главного стержня своего существования, ища этот стережень в мистике и ею все объясняя и оправдывая.
На этот раз Николаю Афанасьевичу пришлось столкнуться с таким, с чем до этого сталкиваться не приходилось: в северной части его участка вдруг ни с того ни с сего загорелся лес – и сразу с четырех сторон. Ясно, арендаторам лесного участка, наполовину состоящего из корабельной сосны, понадобился предлог получить древесину, и получить практически задаром, то есть по цене леса, идущего на дрова. Поджог устроили гастарбайтеры, поселившиеся в бараках на берегу речки Нермы, но не своей волей, разумеется, а хозяина. Им то что: велели – сделали, за что и получили деньги, хоть и небольшие, так у себя на родине, ставшей самостоятельным государством, управляемым бывшими партийными бонзами племенного разлива, не заработаешь и таких. И Николай Афанасьевич, уже не раз пробовавший усовестить арендатора Петьку Клещеватого, когда-то работавшего на деревообрабатывающем комбинате снабженцем, решил действовать своим методом: ночью он незаметно подкрался к стоянке трелевочных тракторов и поджог бочки с соляркой. На этот огонь, когда он разгорелся весьма основательно, собрались все жители поселка. Метались старшие, командуя бестолковыми рабочими, пытаясь с помощью бульдозера завалить землей горящие бочки, шарахались люди от взрывов, галдели, размахивали руками, не решаясь близко подходить к огню.
И тут вдруг крик: «Горим!» Все обернулись и увидели, что горят бараки со всем их барахлом, бензопилами и прочим инструментом. Все кинулись туда, но было поздно: сухие бревна, из которых были сложены эти бараки, крыши, покрытые драньем – все это вспыхнуло порохом, дружно и сразу со всех сторон.
Только во второй половине дня Николай Афанасьевич объявился на пожарище, принялся снимать допрос и писать протоколы по поводу исключительно лесного пожара, который, слава богу, потушила пронесшаяся ночью над лесом гроза и мощный ливень. Но арбайтеры лишь пожимали плечами, делая вид, что не понимают, о чем идет речь, а те, которые понимали, тоже пожимали плечами, доказывая, что днем они работали на санитарной рубке, а пожар начался, когда стемнело, а почему начался, не знают.
Ближе к вечеру на месте пожарища появился и сам Клещеватый. Он обошел свое разоренное гнездо, под конец подошел к Николаю Афанасьевичу, спросил, глядя ему в глаза своими наглыми белесыми глазами:
– Это, случаем, не твоя работа, Афанасич?
Николай Афанасьевич глянул на него с презрением и, вместо ответа, сплюнул.
– Смотри, Афанасич, доиграешься, – пригрозил Клещеватый..
– Не пугай – пуганый, – огрызнулся Николай Афанасьевич, затем, собрав бумаги, сел на лошадь и уехал. Пусть Петька почешется, пусть повертится, а то привык, подлюга, все хапать да хапать, не думая о том, как это отзовется на будущем лесов и всей природы.