Черный лебедь. Романы
Шрифт:
Халлауэлла, однако, не так-то просто было убедить. Де Берни всегда был известен способностью противопоставить грубой силе какую-нибудь хитрость. Штурман припомнил не один трюк, который де Берни сыграл с испанцами в Панаме, благодаря чему Морган и смог взять город. Он напомнил также, что именно де Берни нашел способ отразить в саванне нападение стада диких быков, которых испанцы погнали на буканьеров. Он сам был при этом. Он рассказал о том, что видел, и о взглядах, которых придерживается де Берни. Ведь не только за щегольской вид его прозвали Превосходным. В трудных ситуациях де Берни знает, как сделать лишь немногое, чтобы получить значительную выгоду. Неужели Лич и Воган считают, что де Берни не подозревает совершенно о возможности того исхода, который они предлагают?
Конечно, он может это подозревать, но ему придется идти на риск. А что, собственно, он может противопоставить?
– Не знаю, - сказал Халлауэлл.
– Если бы знал, то был бы таким же ловким, как де Берни. Ты убеждаешь меня не в том, что он не знает, что ему делать, а лишь в том, что можем сделать мы.
– А почему бы ему и не поверить, что мы сдержим слово?
– самоуверенно возразил Воган.
– Он буканьер старого типа. Мы же постараемся не возбуждать у него подозрений. Пока не распотрошим золотой флот, придется потворствовать ему и терпеть его наглость. Но если он будет позволять себе слишком уж много, то мы запомним все, а в конце полностью рассчитаемся.
Как раз в этот момент де Берни спустился по трапу, и разговор прервался.
Он дал высказаться слуге. Потирая в задумчивости подбородок, он стоял возле стола, не проявляя ни удивления, ни беспокойства.
– Хорошо, - сказал он, когда Пьер закончил рассказ.
– Так я и думал.
Его спокойствие встревожило слугу.
– Но это опасно, сударь?
– Увы, да, опасно, - улыбнулся де Берни.
– Но только в конце плавания. А до тех пор мы что-нибудь придумаем. Значит, пока золотой флот не будет разграблен, они будут потворствовать мне и терпеть любую мою наглость в отношении их. Что же, этого я им предоставлю сколько угодно.
– Он потрепал слугу по плечу.
– Спасибо за старание, Пьер. Но больше не делай этого. Ты напрасно рисковал, в этом не было необходимости. Побереги себя для другого случая, когда ты действительно мне понадобишься. А теперь марш спать. У нас сегодня был тяжелый день.
В интересах своих спутников, а, возможно, лишь из рыцарского отношения к мисс Присцилле, уже на следующее утро де Берни проявил известную долю дерзости, которую осуждали Воган и Халлауэлл. Выйдя на палубу пораньше и застав их там обоих, он в форме приказа высказал то, что, может быть, лучше было бы выразить в виде просьбы.
– У мадам де Берни слабое здоровье. Иногда она любит поспать подольше. Поэтому я желаю, чтобы большая каюта по утрам была в ее распоряжении, и чтобы никто не мешал ей. Понятно?
Лицо Вогана стало мрачным. Он взглянул на де Берни, стоявшего перед ним с видом хозяина.
– Совсем не понятно, - ответил он.
– А как же завтрак? С вашего милостивого позволения, полагаю, мы должны есть.
– Можете завтракать в кают-компании или в любом другом месте, где вам понравится. Но не в каюте.
И, не дожидаясь ответа, он пошел осматривать корабль.
Когда он уже не мог услышать, Воган шумно вздохнул, выражая этим свое возмущение.
– Честное слово, все это - жеманство! Видите ли, мы с тобой, Нед, недостаточно хороши для мадам. Слабая женщина! Ну, ну! Возможно, все еще изменится, и слабой женщине придется стать покрепче. Все может случиться. Но что нам сейчас делать?
– То, что ты предлагал вчера вечером, - проворчал толстый штурман.
– Ублажать и выжидать. Какая разница, где мы будем завтракать? Сказать по правде, не очень-то весело было с ними вчера за столом. Эта мадам с ее ужимками, ее молчаливый братец и де Берни со своими щегольскими манерами. Да от одного их вида еда в горле застрянет.
– Он плюнул в знак презрения.
– Я тебе так скажу - пусть будет кают-компания. По крайней мере, там можно свободно чувствовать себя за столом.
– Ты абсолютно прав, Нед, - хлопнул его по плечу Воган.
– И, честное слово, мы дадим ему это понять.
Поэтому к моменту возвращения де Берни ирландец уже ждал его с язвительным видом.
– Ты, Чарли, подал мне и Неду прекрасную мысль о кают-компании. Мы очень тебе обязаны. Это нам настолько подходит, что мы больше вообще не побеспокоим ни твою жизнерадостную мадам, ни ее весельчака братца. Надеюсь, понятно?
– Вполне. Разрешаю занять вам кают-компанию, - сказал он мимоходом и пошел к трапу, ведущему на квартердек.
Штурман и лейтенант ошеломленно уставились друг на друга.
– Он разрешает нам!
– сказал наконец Воган. – Ты слышал? Он разрешает. Черт побери! Интересно, есть ли кто-нибудь еще, способный сравниться с ним в наглости.
Тем временем на полуюте де Берни, опершись на юкаборт, внимательно разглядывал «Черного Лебедя», шедшего в кильватере, и, поглощенный своими мыслями, хмурился. Прошло около получаса, прежде чем он сбросил с себя состояние задумчивости. Убрав локти с перил, он выпрямился, и морщины на его лице разгладились, уступив место созерцательной улыбке.
Он повернулся и быстро спустился на квартердек, где Халлауэлл давал указания рулевому у штурвала.
К удивлению штурмана де Берни приказал лечь в дрейф, и передать, чтобы «Черный Лебедь» сделал то же самое. Затем он пожелал, чтобы спустили на воду баркас и доставили его на корабль Тома Лича, так как у него возникла необходимость поговорить с капитаном.
Приказ был выполнен, и спустя полчаса де Берни уже поднимался на облупившийся борт «Черного Лебедя», где и был встречен градом проклятий со стороны Лича по поводу этого утреннего визита и вызванной им бесполезной траты времени.
– Что касается времени, то у нас его в избытке. А если бы даже и не хватало...
Он остановился на верху входного трапа, высокий, властный и невероятно элегантный для пирата. Бывали и среди пиратов такие, кто пытался следовать моде, но ни один из них не достиг в этом такого совершенства, как де Берни. Он обладал тем инстинктивным чувством меры в одежде и экипировке, а также тем необходимым количеством властности, какое только может быть отпущено человеку. Подобное чувство руководило и сэром Генри Морганом, но в результате недостатка природной утонченности ума и сдержанности, которую та подразумевает, он никогда не достигал большего, чем безвкусное выставление роскоши напоказ.