Черный лебедь. Романы

Сабатини Рафаэль

Но майор, уже достаточно вспотевший, понял, что его дразнят, и воспылал гневом.

– Что за дьявольщину вы задумали, сэр? Вы смеетесь надо мной? Решили попрактиковать в шутках на мне?

– Ну-ну, немного спокойней, - попросил де Берни.
– Необходимость в кровопролитии может еще возникнуть, а у нас не будет практики. Если не у вас, майор, то, по крайней мере, у меня. Только и всего, - и он еще более настойчиво протянул кусок дерева.

Все еще сомневаясь, но уже начиная понимать, майор медленно взял предложенный ему предмет.

– Я понимаю, для чего вы притащили меня сюда, - сказал он, что, конечно,

было явным преувеличением, и с ворчанием добавил: - Но можно было сказать и яснее.

– Мог ли я предполагать, что это неясно?
– ответил де Берни, начиная снимать камзол.

Майор с радостью сделал то же самое. Теперь, когда он начал понимать, зачем они пришли, мрачное удовлетворение заполнило его. Он считал себя хорошим фехтовальщиком, и в молодые годы был самым опасным клинком в полку. Что ж, он покажет этому французу нечто такое, что заставит понять, что майор Сэндз не тот человек, с которым допустимо позволять себе вольности.

Наконец, раздевшись до пояса, они настороженно стали друг против друга.

Майор, полный решимости проявить себя, сразу же повел неудержимые атаки. Но, колол ли он, делал ли выпад, повсюду он натыкался на защиту противника. Француз только защищался, как бы оставляя майора в заблуждении, что только стремительность его атак принуждает противника к обороне. Поэтому майор был крайне удивлен, услышав слова де Берни:

– Быстрее, майор, быстрее, прошу вас. Нападайте! Вы позволяете мне бездельничать.

Побуждаемый, как ему казалось, насмешками, тот мгновенно усилил ярость своих атак. Но все они разбились о защиту, настолько быструю, что внешне как бы и не требующую усилий.

Запыхавшийся от последнего усилия майор отступил передохнуть и опустил свой клинок. По его коротко стриженой голове - парики они сняли вместе с верхней одеждой - градом катился пот. Он смахнул пот со лба тыльной стороной ладони и посмотрел на высокого и гибкого француза, такого спокойного и равномерно дышавшего. Из чего же был сделан этот человек, если ни жара, ни движение не оставили на нем следов?

Де Берни улыбнулся, взглянув на красное лицо майора.

– Теперь вы поняли, как вам необходимо упражняться? Видите, я был прав. Вы даже оказались в худшем состоянии, нежели я. Недостаток практики сделал вас медлительным.

Тот угрюмо согласился, признавая правоту де Берни, но вместе с тем начал подозревать, что всей его быстроты не хватит, чтобы пробить защиту француза, и это подозрение уязвило его душу и наполнило обидой.

Когда майор передохнул, они возобновили упражнения. Но теперь тактика де Берни совершенно изменилась. Майор снова бросился в атаку, но на этот раз, отбив низкий выпад, француз выбросил руку в ответном ударе, что заставило майора, во избежание укола, отскочить назад.

Де Берни рассмеялся.

– Слишком много усилий. Действуйте собранней, майор. Не отводите далеко локоть, - покритиковал он, снова начав атаку. Отразив встречный удар, он сделал глубокий выпад и поразил майора в живот.

Они снова приняли стойку, и снова с той же легкостью де Берни поразил его. А в довершение всего, после серии быстрых выпадов в темпе, совершенно истощившем майора, де Берни, обойдя защиту противника, с крайней неторопливостью уколол его в незащищенную грудь.

– Все, - сказал он, выпрямляясь и несколько учащенно дыша.
– На сегодня достаточно.

Мое умение оказалось не таким уж плохим, чего я опасался, но и не настолько отточенным, как хотелось бы. Завтра мы займемся снова. Это необходимо как для меня, так и для вас, майор. При вашем теперешнем уровне я бы дрожал за вас, если бы вам пришлось встретиться с достаточно сильным фехтовальщиком.

А тот и сам дрожал, дрожал от едва сдерживаемого гнева. Но у него хватило ума понять, что проявление чувств сделает его просто смешным. Он сел на песок, чтобы немного остыть, а де Берни, сбросив последнюю одежду, решил освежиться в море.

Вернулись они около полудня, почти не разговаривая, поскольку майор все еще кипел негодованием. Он не только испытывал унижение от того, что ему дали понять, что его искусство фехтования, в котором он считал себя достаточно опытным, оказалось детской забавой в сравнении с де Берни, но и сильно подозревал, что тот намеренно пригласил его на бой, как бы желая показать ожидающие его последствия, если он не перестанет вмешиваться со своей желчностью.

В результате этой убежденности и вытекающий из нее обиды, майор стал презирать де Берни не только как пирата-головореза, но и как позирующего фигляра. К счастью, его возмущение, сдерживаемое только в силу обстоятельств, стало уменьшаться, поскольку и в последующие три дня по утрам он получал приглашения попрактиковаться в фехтовании. Постепенно менял он и первоначальное представление о мотивах француза и, в конце концов, пришел к убеждению, что де Берни не преследует иных целей, кроме совершенствования собственного мастерства, заставляя при этом майора делать то же самое. Поэтому он стал более терпимо относиться к критике француза, извлекая из нее даже пользу. Однако, под всем этим скрывалось какое-то чувство обиды на него, усвоенное с самого начала и мешавшее смягчению глубоко укоренившейся антипатии к нему.

Как ни странно, но крепнущие дружественные отношения между де Берни и мисс Присциллой почти ничего не прибавили к этим чувствам. Правда, непринужденная, а по мнению майора - дерзкая фамильярность француза в отношениях с ней и очевидное отсутствие недовольства с ее стороны - несколько раздражали его. Да и то лишь потому, что он считал, будто Присцилла проявляет меньше достоинства, чем ему хотелось бы видеть в женщине, которой предстояло стать его женой. У него даже не возникало намека на ревность. Слишком уж невероятно было предположить, что она когда-нибудь забудет о социальной пропасти, разделявшей ее и такого человека, как де Берни.

Майор не знал, так как всегда спал крепко, что, начиная с того раза, когда ею овладело беспокойство, у нее вошло в привычку выходить, садиться и разговаривать со своим стражем. Возможно, и это тоже не взволновало бы его глубоко при условии, что ему стало бы известно содержание их разговоров. Конечно, эти беседы не затрагивали чувств. В основном они касались дневных событий, не всегда, правда, оставаясь обыденными,- как это можно было предположить. Однажды, например - это случилось в субботу, на четырнадцатый день их пребывания на острове - среди пиратов разразился бунт, грозивший в один момент расколоть их на два лагеря. В результате ссоры, возникшей при игре в кости, один человек заколол другого. Как пожар распространилась среди этих людей ярость, и вот на отмели возникло настоящее сражение.