Черти в Париже
Шрифт:
Ксаня что–то по–английски напел. По руке с улыбкой ласково так постучал: там, где у нормальных людей обычно часики бывают.
– Ага, – сказал официант.
– Гут, гут, отлично, – это мы, естественно, говорим уже по–французски.
Бим у нас – переводчик. Он несколько самых важных слов знает: месье, мадемуазель, мерси. И всё.
«Мерси» у Бима – слово волшебное. Оно заменяет все остальные слова.
Хотя ещё, кажется, пардон знал и миль пардон. Ага, ещё бонжур и эскьюзми вспоминал, но часто
– Кирюха, – он щёлкает пальцами при этом… – Кирюха, ну как это, по–ихнему, ну типа доброе утро, здрасьте, до свиданья, пока (покамест – это другое) и спасибо.
Он их путал. Говорил невпопад. Вместо спасиба доброго утра желал. А уже день.
Какое тут доброе утро, если солнце затылки жжёт.
Китайцы – тоже мне маргиналы – вместо «здрасьте» спрашивают: «а вы уже покушали?»
Культ еды у них, вот они и повёрнутые на этот предмет.
Я расшифровывал и отделял – для Бима – одно французское слово от другого не один раз, и не два.
Дюже надоело:
– Говори всем мерси с эскьюзми и похрену. Нас тут никто не знает, потому и прикарябываться не будут. Какое им дело, что мы – идиоты. Идиот, да идиот. Идиот он должен всегда извиняться и спасибо говорить. Что тут такого волшебного? В Париже таких болванов пруд пруди.
Опять сидим, сидим, опять ждём, ждём.
– Ща–ща, – говорит официант на ихнем языке.
Ещё сидим. Уже сердимся. И тут он пиво приносит. Мы: «спасибо, дорогой … … … …». А многоточия вместо дополнительных слов чувствуются сильнее любого «спасиба».
«БлЪ последнюю» и «суку такую» вместо четвёртой–шестой группы точек держим в уме. А лица насупленные, злые. Будто у себя на Осеньке сидим, бармена знаем, а он, тварюга, не чешется.
Наших «сук и продажных эрзац–девочек» в нашем молчании французу насквозь видно.
Но в глаз не даст. Мы же вслух не произносили.
Да–а–а. Там, во Франсии их грёбаной, тоже особо не торопятся с клиентами.
Не то, чтобы совсем ненавидят, но и не потакают дурным клиентским привычкам: типа если ты припёрся, то ты король, и перед тобой теперь на цыпочках ходи.
А ещё есть такое: «В слепом царстве одноглазый уже король». Вот и мы – короли заезжие, одноглазые россияне.
Только голые и без прав.
А эти слепыши своей ущербности не видят: царство невежливых французских неторопыжек.
Наши официантши хотя бы страдают от собственной неповоротливости, и на них даже можно деревенски рыкнуть, и попросить жалобную книгу. И культурно написать в книге. Матом.
И на чай не давать!
Пьём, дальше молчим, других тем будто уж и нет: расстроились с такого обращения.
А это, промежду тем, показатель дружелюбности и цивильности народа в целом.
А у них по–другому: приехали в гости – живите по нашим законам. Но это их бин правильно.
А в уме жжёт: русскость виновата наша, или что? А мы ведь ещё трезвёхоньки!
Или он со всеми так.
Может эти, что рядом, тоже столько же ждали.
А сейчас им уже хорошо, и вообще они уже привыкли, и им пофигу.
Может сами, если в другом магазине или в другом кафе работают, ещё хуже медлят.
Пришли, времечко тикает, а они не торопятся, читают газетки, бабёнки мундштучками потукивают, глазки красят, любуются собой, других рассматривают.
Ни одной негритянки рядом, а нам обещали на каждом шагу по негритянке.
Бим очень хочет нынче, и додию хотел, негритянку, даже негритяночку… половинчатую… то бишь мулатка бы на крайняк сгодилась.
Сделал бы отбивную с неё. И холил бы её. Не хуже котлетки, – так и сообщил товариществу.
И даже лишнюю банкнотку по этому поводу с собой взял.
И даже, вопреки обычаю, не вздрочнул с утреца.
Хотя мог и соврать:. С него не убудет. Но шансов с каждым бокалом всё меньше.
Но, опять же: как знать. Организм организму – рознь.
Вот, к примеру, организм Егорыча, когда я – это Егорыч, один. А у живого автора другой. А кто он, кстати, нынче?
Какой он и какой хер у него, не знаете? А какой у псевдонима? А у прототипа?
Блин! Вопрос до сих пор не проработан. А вопрос с херами немаловажен.
Ибо хер имеет рычаги не хуже, чем рулёжник в мозгу.
19. Бычки в кулачки
Не понимать. Нихт ферштее! Пепельницы нету. Лапша уже с сигарет свесилась. Всё равно нету пепельницы.
Официант мимо пробегает, мол: «Он понимает, что он – Анус–с–Крыльями. И у него в баре Жопэ. Ну Французское Жопэ.
Как Анна Французская в Слоппи Джо, только настоящее жопэ! Задница, другими словами.»
[– Читал, сучонок, – думаю я.]
Но это теперь.
А тогда мы сказали: «Чего–о–о?» и «сколь ещё ждать?».
Ну, некогда ему, говорит. И рукой по горлу. Занят он чрезвычайно. Он, видите ли, разносики разнашивает. Не до русских ему.
Показывает: вы пепел на улицу стряхивайте, это не страшно. Все, мол, так делают.
А мы: «Нет, нет, мы культурные люди, мы издалека не за этим ехали, четырнадцать тысяч километров на счётчике, нам поэтому пепельницу давайте».
А мы, надо сказать, у самого бордюра сидим. И прохожие через нас перешагивают. А мы им в ноги пепел – трясь, трясь.
Бычки образовались в кулаке.
Надоело. Неудобно.
Тут я придумал, вернее, вспомнил, как у нас в Молвушке делают.
Тушу я бычок об торец столика – а торец металлический – и ставлю его торчком на стол. Стол вроде бы из пластмассы. Об него тушить – греха не обернёшься.