Честная игра
Шрифт:
— Это вернет Филиппу в прежнее состояние, — сердито ворчал доктор Коллин и снова начал прилагать все усилия, чтобы восстановить силы Филиппы.
Наступил конец апреля, прежде чем она смогла встать, а затем пришли две недели солнца и теплых дождей. Из своего окна Филиппа могла видеть линию миндальных деревьев в цвету, блестевших на фоне голубого неба, а трава за террасой, окружавшей восточный флигель, густо пестрела золотом и слоновой костью нарциссов и переливалась пурпурными, багряными и оранжевыми красками крокусов и асфаделей. Филиппа, чувствовавшая себя все еще слабой, направилась в конец террасы и стала глядеть
За нею появился Джервез, она обернулась, увидела его и протянула ему руки.
— О, дорогой! Давай уедем куда-нибудь… забудем эти полгода… все горе… ты согласен? Да?
Стоя так, она выглядела ребенком, но, вместе с тем, ее украшали очарование и свежесть юности. Впервые со времени болезни отсутствовало на ее лице то болезненно-утонченное выражение, которое приносит глубокое страдание.
Сердце Джервеза забилось быстрей, и он тотчас же ответил:
— Дорогая моя, конечно, мы поедем, когда ты хочешь и куда ты хочешь.
Филиппа прильнула к нему, его рука ее поддерживала…
Они, решили совершить вдвоем, без шофера, большую поездку на автомобиле, послать человека вперед поездом, а самим проехать по великолепным дорогам покрывшейся фиалками и подснежниками страны.
Определенного плана поездки Филиппа не составила.
— Я думаю, что лучше всего начать с Суссекса, который мы так обожаем, а там дальше идет Кэй-Смит и полоса бесконечных серо-зеленых полей с их бело-черными изгородями… Да, да, мы начнем с Суссекса.
Они проехали в курорт Рай среди живых изгородей цветущего белого терновника, по чудной ровной дороге; налево расстилалось море, направо — Рай, с его горевшими на фоне золотистого заката башнями.
Из Рая они помчались в Мидхерст, где провели все время после обеда над Хиндхедом, обвеваемые мягким, прохладным ветром, доносившимся к ним сквозь цветущий вереск, и наконец остановились в Порлок-Уэйре, потому что Филиппа заявила, что никогда еще и нигде не видала столько розовой герани, да к тому же розовой герани, обдаваемой брызгами волн!
Они остановились в Порлок-Уэйре в гостинице «Якорь», хозяйка которой любила цветы, и где была старинная дубовая столовая, сиявшая и блестевшая дроком, ранними розами, жимолостью и очаровательными колокольчиками.
Там были еще два щенка, которых готовили для охоты, два огромных шелковистых щенка с нелепыми сморщенными мордочками и пушистыми, словно комья гагачьего пуха, лапами.
Филиппа обычно сидела на короткой, выжженной солнцем траве, прислушиваясь к шуму волн и вдыхала аромат повсюду растущих роз; Джервез в это время бродил по окрестностям и возвращался усталый и страшно голодный. Потом он отвозил Филиппу во все те места, где бывал сам, прямо через степь по малоезженным дорогам, которые подымались почти как лестницы — так они были круты.
В степи, где воздух был как прохладное, пряное вино, Филиппа, хорошо закутанная, обычно отдыхала, вдыхая в себя мир и тишину, и чувствовала, как она с каждым днем поправлялась.
И внезапно стало ясно, что она поправилась. К тому же кто-то
— Я думаю, хорошо было бы опять увидеть Лондон и зажить нашей обычной жизнью. И, честное слово, у меня нет ни одной тряпки, мой дорогой!
Джервез старался выгадать еще недельку, но стеснялся прямо об этом попросить.
— Да, но скоро июнь, и ты знаешь, дорогая, что тебе придется о многом позаботиться, прежде чем мы поедем в Фонтелон…
Он доказывал, что лучше всего выехать в понедельник.
— Какой смысл провести воскресенье в городе? Во всяком случае, тебе всегда это было неприятно!
Он чувствовал, как трудно ему будет отказаться от этой спокойной счастливой жизни, запаха моря и полнейшего отдыха.
Но он также старался понять Филиппу. В конце концов, она себя чувствовала прекрасно, и весьма естественно, что ей захотелось веселья, необходимого ей, как воздух. Но, как бы то ни было, его настроение омрачилось и, когда они в последний раз поехали вечером в степь, Филиппа тихонько спросила его:
— Ты недоволен?
У него под коротко подстриженными усами промелькнула улыбка.
— Нет. Почему?
Она ближе прильнула к нему.
— Ах, я два раза поцеловала тебя и раз сказала: «Люблю тебя!» — и хоть бы ты кивнул мне в ответ. Нет, ни разу.
Джервез громко расхохотался.
— Ты самое обезоруживающее существо в мире! — сказал он.
ГЛАВА XII
Боль в сердце и алая роза,
И мягкий южный ветерок,
Мудрость придет лишь на смену
красе,
А скорбь кривит уста.
К. Кобленц
В Лондоне тоже была розовая герань, но в этом было единственное сходство, — угрюмо решил Джервез.
Он сразу потерял Филиппу: она совсем закружилась в вихре танцев, приемов, пикников, а в доме стон стоял от довольно пронзительного смеха, звона бокалов с коктейлем и несмолкаемой музыки граммофона.
Он уехал на целую неделю один в Фонтелон и вернулся оттуда отдохнувшим и жаждущим видеть Филиппу.
В Фонтелоне он снова нашел самого себя: читал, ездил верхом и занимался делами имения, сознавая, как ему необходима такая работа и какую помощь она одна могла ему оказать. Он бесконечно отдохнул душой, и, наконец, почувствовал уверенность, что его старое «я», уравновешенное, честное «я», покинувшее его со времени войны, опять вернулось к нему. В долгие вечера, сидя на террасе и следя за тем, как постепенно гас последний отблеск заката, он много думал о будущем Филиппы и своем.
Он позволял себе мечтать в этом будущем о детях, о том сыне, по которому так тосковала его душа. Довольно любопытно — любопытно потому, что он во многих отношениях был так же ультрасовременен, как и сама Филиппа, — но он считал, что дети устроят их совместную жизнь.
В автомобиле он сидел, нагруженный ящиками цветов, которые сам велел запаковать. А когда он, подъезжая к дому, уже замедлял ход машины, на лестницу вышел молодой человек, легко сбежал по ступенькам и пошел по широкой улице по направлению к Гайд-парку.