Чума в Бедрограде
Шрифт:
— Люди — разные. В медицинском отношении-то точно, — заметив, что Гошка занялся делом, Андрей устыдился, осмотрелся и направился к завкафскому шкафу. — Долбаный Зиновий Леонидович с Колошмы вроде как без намордника шлялся по изоляторам, взбунтовавшуюся охрану стрелял. И пережил две вспышки степной чумы! А некоторые от простуды дохнут, такое случается.
Из-за створки полетели шейные платки, тонкие рубашки и прочие неопознанные кружева. У этой ходячей провокации вообще, что ли, практичных шмоток нет, только бордельные?
— Выбери там что-нибудь относительно пристойное и траурное, — подсказал зависший над письмами Гошка, игнорируя врачебные излияния, — если Молевич вдруг знает все кружева наперечёт, пусть считает, что завкаф сбежал в таком виде, в котором разве что стреляться.
«Мне всегда казалось, что жизнь и смерть — одно и то же, только в смерти чуть спокойнее и чуть более всё равно. Звучит страшно подростково, да? Но мне нравилось быть глупым и эдак драматизировать. Это жалко и смешно, на моём месте нелепо осуждать тех, кто смеётся — я сам смеюсь. Смеюсь, но, смеясь, всё равно ползаю на брюхе, умоляю — снова быть глупым. Верить, что всё это предначертано, знаки, высшие силы, следы божества.
Ненавижу тебя за то, что ты отобрал у меня эти простые иллюзии — как будто мало было отобрать у меня себя.
Ненавижу себя за то, что не могу это всё просто отрезать.
Тебя бы стошнило от патетичности моего слога, я знаю. Как хорошо, что ты не будешь этого читать — письмо затеряется в дороге.
Не пройдёт по уровню доступа».
— …у тебя могут начаться осложнения, какая-нибудь непредвиденная реакция организма, выпадешь на несколько дней, ну кому это нужно? — всё зудел и зудел Андрей.
А, он до сих пор об этом?
— Миленький, да ты никак ревнуешь меня к завкафскому телу!
— Очень смешно, — огрызнулся миленький и убийственно серьёзно добавил: — Боюсь я, мы же без тебя не справимся, если…
«Не стоило идти на истфак: слишком хорошо знаю представления о посмертии в разных культурах, чтобы верить хоть в одно».
Так, эпистолярным произведениям однозначно место на кровати.
— Всё, завалил ебало. Нет никакого «если», — последний раз запущенная во внутренности тумбочки рука наткнулась на связку ключей. — Не трахать так не трахать: умирать от чумы и правда некогда, Бедроград за спиной. Но ты мне теперь должен, — Гошка требовательно звякнул ключами. — Как думаешь, они от чего?
В любом нормальном доме есть чужие ключи. Всероссийское Соседство, леший! Все всем соседи, в каждом мебельном магазине найдётся специальная вешалка на десять крючков, у завкафа в коридоре вон тоже такая прибита.
Но эти-то ключи не на вешалке, а прям в спальне — тут явно есть, на чём сыграть, если б знать наверняка.
— От чего бы ни были, брось их позаметнее, — отвлёкся на звон Андрей. — Должно быть сразу ясно, что завкаф не по гостям пошёл.
Ключи шлёпнулись на письма, думать некогда.
Гошка рывком поднялся, бросил тоскливый взгляд куда-то в район оставшихся неизученными завкафских ключиц и придирчиво воззрился на беспорядок, в считанные минуты устроенный Андреем. Правдоподобно — миленький знает толк в гардеробных истериках, сам сегодня штанов по нраву найти не мог, серьёзный человек и эпический герой.
— Строже не вышло, одни шелка и вышивки, — протянул он Гошке какие-то тряпки, — там ещё в коридоре чёрный плащ болтается с застёжками под шинель, самое оно.
Ну нихера себе.
Гошка, конечно, сам говорил, что реквизит нужен, чтоб прям как будто стреляться, но увидеть рубашку военного образца времён Росской Конфедерации всё-таки не ожидал. Рубаха белая, парадная, она же расстрельная — на праздничный марш и под трибунал. В такой дед Гошки до старости фотографировался — он свой титул, умело конвертированный в деньги, как раз в Резервной Армии заработал.
Они там в своём Университете совсем охерели? Срать присесть только на антикварный горшок пристало?
Горшок, впрочем, был вполне обыкновенный, разве что пару дней подряд по воле неизвестного доброжелателя в нём плескалась водяная чума, а так всё путем; зато в ванной обнаружилась недешёвая штука — стиральный аппарат.
Андрей уставился на него как на херов подарок ко дню рождения:
— Конфискуем. Ну, якобы в ремонт, я имею в виду. Конфискуем и говорим, что проводку из-за него и того, а хозяина на месте не было, поэтому пришлось аж записку с объяснениями на дверь повесить. И сразу ставим слежку — при таком раскладе кто-нибудь из бдительных соседей сам Молевичу позвонит.
— Резво соображаешь, — одобрительно кивнул Гошка. — Может, не придётся до ночи ждать, пока он соизволит домой пожаловать. Выцепим прямо из гущи событий!
И непременно надо будет поставить на след кого-нибудь этакого, во вкусе Молевича: с беззащитными ключицами и приглашающим видом, чтоб ему тоже пусто было. Молевич всё же не совсем дурак, беспрерывно его вести не выходит, умеет чуять слежку — проверено. Так вот пусть и смотрит себе на слежку во все глаза. Сегодня ни одного его движения упустить нельзя.
— Ведро, вода, порошок, — раскомандовался миленький, с решимостью подбираясь к железному нутру аппарата. Видать, опыт валяния под такси помогает имитировать поломки любых устройств. Что ж он в щиток-то сам лезть не захотел?
— Устроим Потопление Первозданной Земли?
— В слезах, — невнятно отозвался Андрей, зажимавший зубами какую-то маленькую железку, извлечённую из кармана. Вечно они с Бахтой как лавки запчастей на выезде! — У меня перегоревший предохранитель завалялся. Даже подходит, но он похуже, чем в аппарате. Сейчас заменю, и будет не подкопаться.
Гошка покорно включил воду — четыре головы лучше одной, быстрее и эффективнее. Отвлекать соседей электриками — быстро и эффективно, но не очень чисто: электрики тоже люди, всегда могут заподозрить, задуматься, сболтнуть лишнего. Особенно если кто-нибудь хорошенько порасспрашивает, а такое возможно — вдруг у Университета есть нюх. Создать и для электриков убедительную картину разрушений не помешает.