Чума в Бедрограде
Шрифт:
И не сделает никого счастливым.
Пожалуй, да, имеет смысл устроить возвращение женщины.
На кафедру вошёл Ларий — добрый Ларий, услужливый Ларий, готовый помочь всем и каждому Ларий.
3
2
1
Так и есть — направился к чайнику. Моторная фиксация. Возможно, интересный предмет исследования. Возможно, нет.
Скорее нет.
— Вижу, вы заняты важным делом, — беззаботно улыбнулся Ларий, кивая на чучело. — Долго ещё?
— Своим вопросом вы, Ларий Валерьевич, оскорбляете Революцию, — ответили Охрович и Краснокаменный. — В нём имплицирована необходимость поспешности.
— Где бы мы сейчас жили, если бы Золотце торопился в Четвёртом Патриархате?
— Он напутал бы в ингредиентах, правительственным желудкам не понравилась бы его еда, и они непременно раскусили бы, что шпион спрятался среди поваров.
— И оскопили его.
— И всех его друзей.
— И врагов.
— С учётом того, что его заклятыми врагами были они сами, эта тактика впоследствии была бы названа историками «что за херня».
— Вы бы сделали на этом достойную карьеру, — хмыкнул Ларий и ненавязчиво сменил тему, — а сегодня, между прочим, много дел. К вечеру будет готова первая часть лекарства, а значит, с освободившимися студентами нужно что-то делать. Гуанако предложил определить их в бордель, а борделем заведуете вы, поэтому с сегодняшнего вечера торжественно передаю студентов в ваши заботливые руки.
Щедрый дар. Хвост он не спасёт.
— По-нашему, это слишком, — покачали головами Охрович и Краснокаменный. — Думаешь, они уже смогут?
— В слабых, едва стоящих на ногах от потери крови работниках определённо есть некая фишка, но сколько они продержатся?
— Мы не собираемся делать поблажек.
— Всё это шарлатанство с лекарством и так дало им несанкционированный отгул.
— Думаем, ты понимаешь, что мы не могли не пошутить про работу в борделе.
— Ты же любишь нас именно за наше остроумие.
— И принципиальность.
— Твёрдость убеждений.
— Каждый раз, когда звучит слово «бордель», мы обязаны шутить про шлюх.
— Таково наше послушание.
— Священный обет.
Ларий улыбался, но на самом деле его этот поток речи раздражал. Это повод ещё немного поговорить и пошутить.
Охрович и Краснокаменный ещё немного поговорили и пошутили.
— Это было первое, — не выдержал Ларий. — Второе — у Ройша, он как раз делится соображениями с Максимом. Ночью ездил в Хащину, вроде как что-то узнал. Не хотите присоединиться и послушать?
На такое и отвечать нечего. Вот Охрович и Краснокаменный, вот недоделанный Золотце, какие могут быть вопросы?
Разве они не объяснили уже, что торопить украшение революционного чучела — кощунственно?
КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ КАРАЕТСЯ
— Как знаете, — самодовольно пожал плечами Ларий, — но они там ругаются.
Сволочь. Ловушка. ЛоВуШкА!
И они попались. Теперь краеугольная жажда послушать ругань Максима и Ройша зовёт туда. Но профессиональная гордость — велит остаться тут и продолжить. Но если долго давить жажду, будет икота и дурной запах изо рта. Но если вскочить и побежать, кто-нибудь стырит ещё и револьвер в дополнение к усикам.
Ларий, захлопнув ловушку, вышел.
Из конференц-зала бессловесно слышалось гудение Максима и не слышалось Ройша. Потому что Ройш говорит тихо. По длине пауз ничего не вычислишь.
Усики пришлось-таки нарисовать на бумажке и прилепить к морде чучела слюнями. На кого спланируют — тому будет счастье в новом году.
Студентов в бордель?
Не по домам, потому что нельзя ходить?
Не по домам, потому что тайна?
Не по домам, потому что может потребоваться ещё кровь?
Страшные люди — Университет. Как их не любить.
Охрович и Краснокаменный приставили стремянку к стене. Залезли, продели руки чучела в предназначенные именно и только для них петли. Направили револьвер в сторону входа. Подумали, позволили часам Золотца вольготно свисать из кармана.
Пусть будет нотка лёгкой небрежности.
Подумали, стащили один сапог и водрузили на стол Максима.
Умеренной громкости нотка.
Подумали, взяли со стола Лария кипу каких-то бумаг и аккуратно, по одной просунули их под дверь запертого завкафского кабинета.
Ларий слишком самодовольно хихикал себе под нос, когда выходил. Гордыня порочна.
Все дела сделаны?
Все дела сделаны, можно и Максима с Ройшем удостоить внимания. Или удостоить вниманием? Нет, кажется, всё-таки внимания.
Охрович и Краснокаменный вышли из преподавательской вотчины и симметрично подперли косяки двери кафедрального конференц-зала.
— Может быть, я всё-таки лучше знаю, занимаются фаланги решением вопроса или нет?
Это Максим. Он похож на автопоезд, выжавший тормоз, но всё равно катящийся. Потому что оказался на уклоне в 30 градусов. Или даже 45. И теперь он катящийся. Хотя лучше катющийся, катющийся смешнее. Катющийся с зубовным скрежетом и искрами из-под колёс. Очень старается, но всё равно только стирает тормоза окончательно.
А всего-то и надо — отдаться.
Максим не посещал бордельный инструктаж (шутить про шлюх — священный обет, надо поддерживать репутацию).
Максим не заслуживает жалости.
— Максим, вы не слушаете, так что я вынужден повторить ещё раз. Я уже понял, что фаланги не выдавали вам эксплицитной информации относительно своего решения нашего вопроса. Тем не менее, наличие Силового Комитета в Хащине ясно говорит о том, что высокие уровни доступа так или иначе действуют. Мой вопрос, соответственно, звучит так: как вы оцениваете шансы того, что они действуют хоть в какой-то степени в наших интересах?
А это Ройш. Много слов, мало слов на «ия-ий-ие» или «изм». Предложения короче минуты. Да он страдает!
Надо ему об этом рассказать. Пусть ЗНАЕТ, что он СТРАДАЕТ.
Ройш неспособен придти к соглашению со своим внутренним миром.
Ройш НЕ ЗАСЛУЖИВАЕТ жалости.
— Всё это звучит подозрительно и невнятно. Студентка Шухер попала в хащинскую больницу в тяжёлом состоянии, её забрал Силовой Комитет, да? Без фаланг, без извещения кого бы то ни было, узнав о ней раньше нас? И все ваши доказательства — слова какого-то врача! Помилуйте, вы понимаете, как легко купить одного врача?