Чума в Бедрограде
Шрифт:
С тех же самых пор в Сепгее Борисовиче заинтересованы фаланги. Как в голове гэбни, утерявшем во время вспышки эпидемии табельное оружие, при помощи которого кто-то прорвал кордон вокруг горящего изолятора.
Много народу не сбежало, выбралось в степь всего полдюжины человек — и те полегли в ближайшем поселении, уже охваченном чумой. Там же обнаружили пистолет Сепгея Борисовича.
Если бы доказали передачу табельного оружия кому-то из заключённых в экстремальных обстоятельствах с целью противостояния подразделениям Силового Комитета — Сепгею Борисовичу светил бы расстрел. Если бы не доказали, но подозревали — пожизненное лишение права на ношение оружия и какую-либо службу, кроме двенадцатого уровня под присмотром Силового Комитета.
Если бы не вмешалась кровно заинтересовавшаяся в Сепгее Борисовиче Медицинская гэбня, его жизнь была бы гораздо проще.
Или смерть.
А так расследование утери табельного оружия продолжалось три с половиной года. Медицинская гэбня хотела для Сепгея Борисовича службы под своим присмотром: Валентин Ананиевич любит вирусы, а Виктор Дарьевич — моделировать экстремальные ситуации, они помогают выявить возможности организма и связь физиологии с работой мозга.
Зато фаланги не любят Медицинскую гэбню.
И ничего (никого!) отдавать ей просто так тоже не любят.
Тайная многолетняя вражда на недоступно высоких уровнях доступа. Сепгей Борисович и не догадывался о ней, пока три с половиной года его жизни не были принесены в жертву этой вражде. Сама по себе его судьба ни для фаланг, ни для медиков большого значения не имела: есть Сепгей Борисович — отлично, нет Сепгея Борисовича — тоже неплохо, не такая и важная птица была. Но как только медики узнали, что он нужен фалангам, а фаланги — что он пригодился бы медикам, пути назад уже не было.
Аттракцион «кто выиграет Сепгея Борисовича».
Три с половиной года перетягивания бюрократического каната для фаланг и медиков. Три с половиной года допросов, периодических предварительных заключений и постоянной невозможности хоть где-то работать и хоть куда-то уехать.
— Год назначения на службу медицинским ревизором?
— Тысяча восемьсот семьдесят девятый.
У ревизорского портфеля, примостившегося рядом со стулом Сепгея Борисовича, истёрлась серебряная бляшка Медкорпуса. Назначение (читай: бюрократическая победа медиков над фалангами) было давно. Достаточно давно, чтобы Сепгею Борисовичу больше не хотелось расстрелять в упор Медицинскую гэбню из неположенного ему теперь табельного оружия. Но недостаточно давно, чтобы не хотелось расстрелять любого фалангу, который зачем-нибудь негромко окликнет его со спины.
У яблока в руках был очень отчётливый запах лета.
— Год знакомства с Дмитрием Ройшем? — тем же протокольным тоном для заполнения стандартных пунктов досье вдруг спросил фаланга.
Сепгей Борисович всё-таки дёрнулся. Должно быть, его собственные навыки ведения допросов давно не на том уровне, чтобы предсказывать следующий ход фаланги. Так ведь просто, а пробрало.
— Нынешний, тысяча восемьсот восемьдесят третий. Июнь-месяц.
И ответить на это тоже так просто. Конкретные факты на конкретный вопрос.
С Дмитрием Ройшем Сепгей Борисович познакомился только в этом году.
Фаланга выжидательно молчал, последовательно изучая стеллажи вдоль стен.
Сепгей Борисович решился:
— Где он?
— А вы не знаете?
— Не знаю, — отстранённо подумалось, что летом стоило составить служебную инструкцию Настоящей Бедроградской Конспирации. Если бы таковая имелась, сейчас было бы гораздо проще. — Позавчера он не вернулся. До этого пропадал полторы недели. Если вы спрашиваете о нём, значит, он уже никогда не вернётся?
Стол между Сепгеем Борисовичем и фалангой был усыпан чьим-то чужими отчётами. Свежими, без печатей канцелярии Когнитивной Части. Кажется, профилактика нервных срывов — плановые работы, которые Виктор Дарьевич считает скучными.
А пользоваться по своему разумению помещениями Медкорпуса, потому что с жетоном третьего уровня можно всё, — мерзкая манера.
Как и все манеры фаланг.
— И какая у вас с Дмитрием Ройшем была договорённость насчёт времени его возвращения в вашу квартиру?
— Это не называется договорённостью, — Сепгей Борисович усмехнулся, и вот это уже было действительно сентиментально, — это называется свободой выбора.
— Что вы имеете в виду?
— Что мне придётся вас разочаровать, если вы пришли ко мне как к сообщнику Дмитрия Ройша в каком бы то ни было деле. Общих дел у нас с ним, увы, не было.
— Увы? — всё-таки проглотил наживку фаланга.
— Увы. Наличие общих дел дало бы мне возможность знать, где он сейчас находится. А это имеет для меня значение.
— Что вы знаете о деятельности Дмитрия Ройша в Медицинском Корпусе?
Сепгей Борисович собрался с мыслями:
— Почти ничего. Могу добавить «увы» ещё раз. Знаю, к каким числам ему надо было сдавать отчётности, знаю, к какому часу он вставал по утрам в разные дни недели. Знаю, кто в его лаборатории всё время теряет в бардаке свои экспериментальные образцы. Одни бытовые подробности, словом.
— Он ничего существеннее не рассказывал?
— Ничего существеннее я не мог бы понять, я ведь не медик. И вам это отлично известно. Вряд ли я могу поддержать разговор о вирусологии за ужином — это даже не когнитивная наука лабораторий, которые я ревизирую.
— И поэтому Дмитрий Ройш не считал нужным посвящать вас в свои дела? — с сомнением уточнил фаланга.
— Разговор профессионала с непрофессионалом беспредметен. — Сепгей Борисович покачал головой. — Как будто вы станете общаться о расследованиях и допросах с тем, кто не состоит на государственной службе.
С учётом наличия во Всероссийском Соседстве уровней доступа к информации последний вопрос прозвучал предельно нелепо. То есть влюблённо. Фаланга оценил.
— И вы не попытались разобраться, что происходит, когда Дмитрий Ройш не возвращался в вашу квартиру полторы недели?