Чума в Бедрограде
Шрифт:
— Нет, не попытался. Как бывший тюремщик я знаю, как выясняют, кто где был и чем занимался на самом деле. — Сепгей Борисович посмотрел куда-то в пол. — Не всем это нравится.
Фаланга молчал.
— Вы надеялись обнаружить очередное должностное преступление, которое позволило бы всё-таки выдернуть меня из Корпуса назло Медицинской гэбне? — очень грустно и очень прямо спросил Сепгей Борисович. — Увы. Когда в августе я заметил, что Дмитрий Ройш приходит вечером на нервах, и попытался чем-то помочь, он попросил меня не влезать. И я не влезал — не хотел быть дома ни тюремщиком, ни ревизором. Как медицинский ревизор я знаю, что ничего сильно страшного
Из нагрудного кармана рубашки цвета ничего снова было извлечено удостоверение сотрудника Медкорпуса.
— Так вот, Ильянов Андрей Витальевич.
— Я уже ответил: лицо знакомое, но в голову ничего не приходит, — развёл руками Сепгей Борисович. Яблоко очень захотело выскользнуть.
— Напрягите память, — настойчиво порекомендовал фаланга, — и не ограничивайте её напряжение Медицинским Корпусом. Это не единственное значимое учреждение в вашей биографии.
Сепгей Борисович всмотрелся в мелкую чёрно-белую фотографию: цвет глаз неразличим, волосы светлые, слегка вьющиеся, собранные в хвост, аккуратные усы и аккуратная бородка, черты мягкие. Возраст между двадцатью и тридцатью, точнее сказать нельзя — взгляд на удивление ученический, выражающий уважение и готовность внимать. Человеку с таким взглядом непроизвольно хочется дать подробные объяснения, помочь разобраться в происходящем и в случае чего непременно за него заступиться.
Очень удобный взгляд.
Тем не менее, по фотографии на документах и в самом деле можно было бы не опознать.
— Андрей, — проговорил наконец Сепгей Борисович, продолжая изучать удостоверение, — но не Витальевич и не Ильянов. Андрей Эдмундович Зябликов, бывший голова гэбни Колошмы, переведённый в Бедроград и пониженный до десятого уровня после скандального инцидента в семьдесят третьем году.
Фаланга тут же отодвинул фальшивое удостоверение от Сепгея Борисовича:
— Нынешний голова Бедроградской гэбни.
— Был повышен в семьдесят четвёртом за успешно закрытое дело 66563, — согласился тот. — Место его службы на текущий момент было мне неизвестно. Для меня Андрей Эдмундович — в первую очередь мой предшественник на Колошме.
— Почему Дмитрий Ройш предпочитает компанию лиц, имевших отношение к Колошме?
Вот это был первый на сегодня действительно плохой вопрос.
— Ничего об этом не знаю, — для демонстрации досады не понадобилось особых усилий. А рука на яблоке сама собой разжалась. — Дмитрий Ройш прожил несколько лет в степном поселении — традиционная медицина малых народов часто вызывает интерес у специалистов. Хотя то поселение находится на значительном расстоянии от Колошмы, — но дать яблоку укатиться Сепгей Борисович всё равно не смог. — По крайней мере, он так говорил.
— Он интересовался деталями вашей прежней службы?
— Чумой, как и любой другой медик.
— А если подумать получше?
Грустная улыбка прилипнет теперь к Сепгею Борисовичу на ближайшие несколько дней.
— Профессиональной деформацией, привившей стремление к контролю. Повторюсь: не всем это нравится.
— И не для всех безопасно, — фаланга меланхолично смотрел мимо Сепгея Борисовича. Три с половиной года под следствием подсказывали, что это обыкновенно означает: все точки уже расставлены. Ещё пара каких-нибудь мелочей для подтверждения выводов, и процедура завершится.
— Скажите, — прервал паузу Сепгей Борисович, — есть основания полагать, что Дмитрий Ройш намеренно искал контактов с теми, кто был на Колошме?
Фаланга вдруг выдал покровительственную усмешку:
— Нет таких оснований, просто в глаза бросается, хотя людей оттуда в его деле всего двое. Колошма всегда бросается в глаза, — спокойный и человечный тон фаланги наводил на мысли о дружелюбии сытого удава. Добыча, правда, оказалась не кроликом, а какой-то безвкусной растительностью (яблоком, вестимо), но сытости это не отменяло. — Характер его контактов с Андреем Эдмундовичем Зябликовым пока что остаётся невыясненным, если вы это хотели узнать. Кстати, а с точки зрения медицинского ревизора, зачем Андрею Эдмундовичу фальшивое удостоверение сотрудника?
— Чтобы избежать лишнего внимания и лишней возни, должно быть, — пожал плечами Сепгей Борисович. — Для посторонних посещение Медкорпуса — даже по вполне законному поводу — сопряжено с бумажной волокитой.
— Вы всегда так хорошо думаете о людях?
— Я не думаю о людях плохо, не имея на то хоть каких-то оснований.
А в ревизорском портфеле до сих пор какие-то жуткие диаграммы, не проходившие ни через одну канцелярию. Попроси фаланга раскрыть портфель, у него были бы все основания выдернуть-таки Сепгея Борисовича из объятий Медицинской гэбни, заодно подловив её на незаконных экспериментах.
И встань беседа на опасный для Дмитрия Ройша и другой большой политики путь, Сепгей Борисович нашёл бы способ привлечь внимание фаланги к портфелю, сколько бы раз Дима ни просил не подставляться.
— А как так вышло, что он стал жить у вас?
Позвонил с вокзала через леший знает сколько лет и спросил, можно ли переночевать.
Только фаланга интересуется Дмитрием Ройшем.
— Его привёл ко мне старый приятель из Корпуса, Тах'a Шапка.
— Шапка — сотрудник Инфекционной Части, а вы утверждали, что далеки от её работы, — перебил фаланга. Раз он уже ознакомился со стандартными пунктами досье очередного рядового медика Тахи Шапки, должно быть, всё на самом деле идёт по плану.
— Мы были знакомы ещё до моего назначения в Корпус. И на Колошму тоже, — Сепгею Борисовичу было как-то неожиданно приятно рассказать для разнообразия хоть немного правды. — Таху Шапку я допрашивал в качестве главы следственного отделения при Столичной гэбне. Стандартная процедура: пропажу без вести госслужащего двенадцатого уровня хотели повесить на тавра. Допрашивали всех тавров, с которыми обвиняемый когда-либо пересекался в Столице, — как это всегда и делается, если поднимают таврский вопрос. Я дело раскрыл — там была попытка бегства с госслужбы, сам беглец улики тавру и подкинул. А Таха Шапка после снятия обвинений с его друга вдруг пришёл меня отблагодарить. Шестьдесят девятый год, кажется.
— Вернёмся к июню восемьдесят третьего, — удовлетворённо кивнул фаланга.
— Таха Шапка иногда ночует у меня. Производственный раж вынуждает — я живу в получасе от Инфекционной Части, а он в двух часах езды. В июне он как-то пришёл с Дмитрием Ройшем, который был три дня как с вокзала, сразу занялся вместе с Тахой Шапкой каким-то проектом и все три дня спал на чемодане в Корпусе, не дойдя даже до службы обеспечения жильём. На четвёртый они решили передохнуть в более подходящих для жизни условиях, но поближе к Корпусу. В результате мы всю ночь потратили на разговоры о жизни в степи и о последней чуме, а потом само собой вышло, что Дмитрий Ройш зашёл без Тахи Шапки. И остался.