Чума в Бедрограде
Шрифт:
Ещё поблагодарить должен.
Гошка легко проскочил в слуховое окно, в косом красном свете проверил обойму, одёрнул куртку и аккуратно открыл чердачный люк.
Как ни смешно, переходы с чердаков и на чердаки — чуть ли не самое сложное во всей операции. Лесенка стукнет о стенку, какой-нибудь чрезмерно добропорядочный гражданин потом стукнет Столичной гэбне, что по крышам бродят подозрительные элементы, — и о тебе вспомнят. Ничего не докажут, конечно, и уж тем более не опознают, но вспомнят, а потом случится какая-нибудь ещё политическая акция.
Которой легко избежать аккуратными движениями конечностей и мягкими ботинками.
Удача нынче была не совсем на стороне Бедроградской гэбни. Перед тем, как войти в подъезд Шапкиного дома, надо выйти из подъезда дома, на крыше которого Гошка залегал, — а он тоже просматривается из кафешки. Впрочем, специально следить не станут, так что нужно всего лишь не быть заметным.
Что не так уж и просто. Например, под курткой у Гошки форменная рубашка младшего служащего — для Шапки и вообще по привычке. Рубашка заметна, как и тёмно-голубая курточная подкладка — но ещё заметнее свалявшийся дядька под сорок, который в такую теплынь выскочил за пачкой сигарет и возможной поллитрой застёгнутым на все пуговицы. Так что застёгиваться нельзя, только ещё раз правильно одёрнуть, сделать себе походку вразвалочку и неспешно двигать из подъезда — квартала эдак полтора, пока не подвернётся хороший закоулок.
Столичная застройка в этом смысле куда хуже бедроградской. Делалась раньше, планомернее и вся просто сверкает чудесами архитектурной мысли — что ни улица, то проспект. Всё широкое, светлое, просматривается и продувается почти летним ветерком со всех сторон.
Короче, Гошке пришлось-таки заскочить в очередной произвольный подъезд подальше от дома Шапки и верить, что всем по барабану.
Тёмно-голубая подкладка превращается в тёмно-голубую куртку нехитрым методом выворачивания наизнанку. Вопрос — кто носит голубые куртки? Вестимо, поэты и прочие интеллектуально отягощённые личности.
Пригладить волосы, сделать умное лицо и вперёд.
Самое лучшее — что об этом тоже думать не нужно. Как естественно прикрыть кобуру не самой длинной курткой, помолодеть лет на десять только за счёт осанки, быть заметным и притом полностью выпасть из памяти — это всё не мысли. Это движения.
Шапка жил на последнем этаже. Без приключений войдя в соседний подъезд, вскрыв чердак, пробравшись по нему до искомой локации и спустившись на Шапкину лестничную клетку, Гошка обнаружил, что в вопросе удачливости, кажется, ещё не всё потеряно. Вместо дверного звонка возле соседней квартиры — той, что выходила окнами не к кафешке — поблёскивала круглая эмблема Распределительной Службы.
Не заселена.
Где ещё можно мирно и полюбовно побеседовать вечерком, как не в мирной, полюбовной, пустой и не просматриваемой квартире!
Это добавляло телодвижений, но избавляло от хлопот. Гошка весьма оперативно вылез обратно на крышу, перескочил её конёк, спрыгнул на балкон приветливо безлюдного помещения, выдавил стекло и через пару минут вышел на всё ту же лестничную клетку — уже изнутри, как простой столичный парень. Новый сосед, сегодня въехал, здравствуйте, я за сахаром —
И кому это на хер упало, пистолет-то — вот он!
Имело смысл провести рекогносцировку. Аккуратная площадка, очень жилая, пепельница у окна и какая-то туя в кадке. За дверьми — никакого ненужного шевеления: благопристойные добропорядочные граждане попивают чаи или слушают по радио о грядущем юбилее Первого Большого (в квартире по диагонали, и громко), в сводке можно потом с чистой совестью писать, что ничто не предвещало.
Гошка извлёк родной табельный пистолет из кобуры, выдохнул и позвонил.
Шапка распахнул дверь жестом человека, который не ожидает проблем, — кажется, даже в глазок не глянул. Заходи, народ, забирай, что хошь. Если такой тип что-то сотворил с Андреем, имеет смысл пересмотреть вопрос лёгкой и безболезненной смерти.
— Дружественно советую быть очень, очень тихим, — поприветствовал Гошка тавра дулом в его широкоформатные рёбра. С такой комплекцией никаких дополнительных средств защиты от огнестрельных ранений и не нужно, какая экономия.
Зато жрёт наверняка много.
Покорный Шапка смерил Гошку хмурым взглядом. Особенно его макушку.
— Сейчас ты спокойно выходишь из квартиры, прикрываешь дверь, перемещаешься вон туда, — Гошка кивнул в направлении приветливо безлюдного помещения, — и мы беседуем.
И чем дальше от десятка микрофонов, которыми наверняка напичкан один только национальный таврский коридор, тем лучше.
Шапка посмотрел на пистолет с глубокой думой на косоглазом лице, кивнул и выдвинулся в своё нелёгкое путешествие, позвякивая бубенчиками на левой руке. Учёный-вирусолог, кандидат наук — ростом в полтора нормальных человека, объёмом в два с половиной и с бубенчатым браслетом. Диссертацию небось силовыми методами защищал.
И беседовать предпочёл силовыми методами. Дверь приветливо безлюдного ещё не успела толком закрыться, а Гошка уже капитально влетел в неё спиной под чутким руководством громадной таврской руки. Спасибо хоть не на лестнице.
Многие полагают, что уязвимое место тавра — его коса, реликвия, фетиш и объект масштабного национального онанизма. В общем, и правильно полагают. Ошибаются те, кто думают, что въебать тавру — плёвое дело, достаточно только подобраться к уязвимому месту.
Хер ты к нему подберёшься.
Примерно с того момента, как у этих ублюдков начинают расти волосы, то есть с двух-трёхнедельного возраста, их начинают обучать Защищать Косу. И, суки, если что-то они умеют, так это Защищать Косу. Коса болтается на груди (или, в случае социальной успешности, брюхе) справа. И там, где жалкие дилетанты потянули бы лапки к священному волосяному отростку, Гошка просто сделал левой ладонью неопределённое движение, которое можно было расценить как угрозу, и хорошенько врезал Шапке рукоятью в регион левой почки.