Чума в Бедрограде
Шрифт:
Леший.
Андрей не понимал, как сейчас вести себя оптимально даже на уровне «смотреть или не смотреть на голубую рубашку».
Успокоиться не получалось. Принудить себя сказать Гошке под столом что-то ещё — тоже. Хотя нужно же сваливать отсюда, сваливать немедленно, это наркотики, наверняка наркотики, нужно дать понять своей гэбне — орать, бить ногами, просить помощи.
Но ведь и ронять лицо не следует!
Пусть и лицо с закрытыми глазами.
Ни к порту ни к городу всплыло в памяти тоже учебничное что-то, но ещё отрядское, из углублённого курса древнеросской истории — у Андрея же все курсы были углублённые, из него же растили в специальном отряде специального
Чтобы шельмы не подбирались близко, не дурманили и не дурачили, отшельмники всегда чётко регламентировали все свои действия. В один день можно есть, в другой — мыться, но никак не вместе: одновременно двух злых духов, приходящих этими путями, не сдержишь. В один день можно углубиться в дремучий лес, в другой — подняться на гору. В один день ходишь с повязкой на глазах, в другой — с затычками в ушах. Но каждый день с повязкой ходить нельзя, как нельзя выкалывать глаза — шельма приспособится, выучит твои привычки и так верней обманет.
Вот потому появившиеся гораздо позже, уже при Четвёртом Патриархате, скопники — неправильные, ненастоящие отшельмники, хоть и самые известные. Долговременное, а тем более постоянное ограничение не обеспечит защиты от шельм.
Андрей сам настолько удивился полезшим из него вдруг отрядским знаниям, что открыл глаза.
И в первые мгновения ничего не произошло: Смирнов-Задунайский сидел себе тихо. Бахта призывал сворачивать переговоры («а то на юбилей не явимся» — точно, ещё же юбилей, когда уже выдастся хоть минута поспать?). Соций и 66563 опять довольно жёстко, но не слишком напряжённо о чём-то спорили («кража аппаратуры» — какой аппаратуры? А ведь было что-то совсем недавно, было-было, но память молчит, не подсказывает, что именно). Гошка вполголоса ругался на простреленную руку и покрикивал на Охровича и Краснокаменного («младшие служащие, не умеющие стрелять» — тоже что-то такое, что должно быть понятным, простым и понятным, но почему-то почти не вызывает отклика— то же что-то, что должно быть понятным, простым и понятным, но ьи, они сами озвучили. ит твои привычкиомого кого найти способ).
Зато Андрей вдруг сообразил, птичьи или собачьи у Охровича и Краснокаменного костюмы.
Грифоньи, они сами озвучили, только сначала не вспомнить было, кто такие «грифоны». А грифоны, согласно всё тому отрядскому углублённому курсу, — это же просто волки с совиными крыльями и головами, жуткие мифические звери, лучшие охранники от вторжений. Даже деревянные или каменные грифоны, поставленные при входе в дом, отваживают воров. Настоящие же грифоны просто рвут в клочья своими когтями и клювами случайно приблизившихся к их обиталищу путников, а иногда даже могут по доброй воле служить каким-нибудь выдающимся людям с мистическим даром.
То, что дореволюционное правительство исправно чеканило на аверсе некоторых монет грифонов, — любимая финансовая шутка Революционного Комитета: «деньги от людей охраняют специально выдрессированные чудища». Андрей же учил всё это, в специальном отряде специально не учили Революцию, но Андрей — учил, ему было можно и нужно, ему нужны были и шутки про грифонов, и прочие детали, и всё на свете, его готовили стать профессионалом высочайшего класса, он должен многое знать и уметь, его же готовили, готовили, готовили —
И специальный отряд — ещё целая одна ниточка к реальному миру без шельм: Смирнов-Задунайский ведь тоже оттуда, такое вот глупое совпадение, такие глупые совпадения бывают только в реальном мире. Тоже оттуда, хоть они и не пересекались вовсе, Андрей ведь жил почти без контактов с другими детьми, был всегда при педагогах, Андрея же готовили, а Смирнова-Задунайского — не готовили, его наоборот, совсем наоборот —
Взрослый Андрей из Бедроградской гэбни давно уже знал, к чему, зачем и по какому именно экспериментальному направлению пускали когда-то в расход Смирнова-Задунайского, рано оставшегося без хотя бы формальной защиты в виде отца, и других таких же. Взрослый Андрей понимал: именно то экспериментальное направление — ещё не худшее, что может случиться, там хотя бы системность, хотя бы достаточное количество ресурсов, хотя бы контроль сверху от Медицинской гэбни, да и исследования сплошь воспитательно-когнитивные, а не медикаментозные на зародышевом уровне — как у печально известной и шибко самостоятельной лаборатории, через которую прошли психи из гэбни Университетской. Вот та лаборатория — это кошмар, а специальный отряд — ну что специальный отряд? Взрослый Андрей читал документы Медкорпуса по специальному отряду в Бедрограде, что-то критиковал вслух Виктору Дарьевичу, что-то его впечатляло — но уж точно не конкретная история со Смирновым-Задунайским.
…А маленький Андрей из специального отряда не знал ничего и никого.
Неопределённость страшнее чёткой картины.
Непонятный, известный исключительно по слухам ужас где-то там в спальнях, учебных аудиториях и физкультурных залах вроде и легче игнорировать, но когда вдруг не получается, когда в оставленной на столе педагога ведомости какие-то полугодовые цифры по аутоагрессии — от побегов из отряда до суицидов, — остаётся только как можно осторожнее класть ведомость на место, осторожнее, осторожнее, под тем же точно углом, точно так же обратно закатывать машинально распрямлённый краешек и надеяться.
Просто всегда очень надеяться, что маленькому Андрею из специального отряда повезло, что он не из этих, что он для другого, что его ценят, ему симпатизируют — потому что повезло и потому что он всё делает как надо. До темноты сидит над углублёнными курсами, стабильно выполняет мелкие административные поручения, а когда не в силах сидеть или выполнять — улыбается, хлопает ресницами, смотрит уважительно и заинтересованно, так и ждёт мудрого совета, чтобы применить его к текущим задачам.
И маленький Андрей верит: это работает. Маленький Андрей верит, что это работает, до неполных тридцати лет, хотя он уже убеждался и не один раз, что работает-то всегда, но иногда — против него самого.
В мелочах, всегда в мелочах — просто есть люди, которые от уважения, заинтересованности и еле уловимых ноток страха в свой адрес получают такое удовольствие, которое слишком уж хочется продлить подольше, зарываются, красуются. Но это вполне можно терпеть, этим можно управлять, можно вывернуть себе же на пользу.
Пока маленькому Андрею не говорят: «Волнуетесь? В ситуации ограничения перемещений и коммуникации все волнуются — вы же столько раз видели это в своей работе с другой стороны! Ну зачем же так всерьёз переживать, воспринимайте это как неизбежный побочный эффект. Ситуация должна когда-то разрешиться, она не может длиться вечно, ваши шансы выпутаться вполне пристойны. Не можете не волноваться? Да не тряситесь вы! Что же с вами делать, Андрей Эдмундович… хм… Хорошо, один телефонный звонок, произведённый с неотслеживаемого аппарата, вас успокоит?»