Чума в Бедрограде
Шрифт:
Кажется, считал пульс, хотя савьюровые стебли, перетянувшие запястья Андрея, ему мешали, взвивались недовольно, стряхивали его дурацкое мельтешение; но Гошка не сдавался, снова тряс, тормошил, снова спрашивал и спрашивал что-то —
Можно бесконечно спрашивать: зачем был нужен запасной рычажок, о котором не знает собственная гэбня? Зачем несогласованно запускать чуму в завкафском доме, когда всё равно фаланги кое-что уже прослышали о неком искусственно созданном вирусе по заказу гэбни города Бедрограда? Зачем не признаваться собственной гэбне, не признаваться сразу, как выяснилось реальное положение дел в Бедрограде?
Можно,
Удушливый страх делает так всё время.
Пусть бы уже задушил к лешему.
Не день десятый
Когда счёт больше не идёт на дни, а события не валятся на голову одно за другим, что остаётся-то, любезный читатель?
Кафедральное революционное чучело всё ещё выступает в роли Хикеракли.
Погода? Кого волнует погода?
Чем всё закончилось с одной стороны
Максим
— Максим! Максим Аркадьевич! — донеслось со спины. — Слушай, как хорошо, что ты на факультете!
Максим притормозил, обернулся и машинально кивнул.
— Слушай, подпиши мне быстренько пару бумажек? Умоляю, а то я точно рехнусь. Ты представляешь, я приезжаю — то есть нет, как раз не приезжаю, никак не могу приехать. Потому что с Портом, говорят, трудности, корабли не пускают. У них там какая-то ерунда вроде обратной ветрянки — она что, в самом деле существует? Это вообще-то очень весело, если существует, но в бумажках я её как причину несвоевременного выхода на работу написать, оказывается, не могу! У меня срок стажировки ещё когда закончился, а добираться сначала морем, а потом поездом через пол-Европ на чухонский вокзал — это же та-ак долго! И вот я, наконец, приезжаю — а в завкафском кресле долбаный Ройш! Я так и села. Максим, да он же просто идиот какой-то — он что, про обратную ветрянку в Порту не слышал? Он вообще в отрыве от действительности живёт? Не хочет подпись ставить — я, видите ли, задержалась. Тьфу.
Максим сочувственно покивал обрушившемуся на него потоку бессвязного возмущения.
Она всегда такая, Лидия Петроновна. Впрочем, хоть сам Максим и не одобрял панибратства в теории, в данном конкретном случае всё-таки не Лидия Петроновна, а Лидочка — даже студенты регулярно позволяли себе называть её так в лицо. Ей нет тридцати, она с ног до головы обвешана яркими украшениями и очень много говорит.
Она год проработала по обмену на отделении росской истории в ведущем университете дружественного Ирландского Соседства, она обычный молодой преподаватель, она никогда не была занята политикой.
— Так ты подпишешь?
Именно она была когда-то давно той первой студенткой истфака, благодаря которой совсем ещё неопытные Максим, Ларий, Охрович и Краснокаменный узнали, что головы Бедроградской гэбни не гнушаются прикидываться младшими служащими, дабы поближе подобраться к Университету.
Символизм, подумал Максим, до тошноты много символизма в жизни.
— Извини, не могу.
Мимо
На Максима сегодня студенты смотрели с недоумением.
— Как это не можешь? — оторопела Лидочка. — Ты же заместитель завкафа, во всей этой административной мути твой голос значит ничуть не меньше.
Леший, подумал Максим.
— Значил, — он инстинктивно сделал полшага назад. — Я больше не работаю в БГУ имени Набедренных.
— Ой, — по-отрядски смутилась Лидочка, тряхнула головой. Удивлённо звякнули её замороченные серьги, звук отразился от сводов и вернулся к Максиму эхом с нотками осуждения.
— Обстоятельства таковы, что заявление об уходе стало необходимым, — хладнокровно пояснил он, стараясь не думать, что даже его подпись под этим заявлением рисовала умелая рука другого человека.
«Стало необходимым» означает «стало необходимым». Не Максиму — обстоятельствам.
— Ну, наверное, это правильно. Правильное решение, я хотела сказать, — пробормотала Лидочка, явно всё ещё не определившись с собственным отношением к новости. — Удачи тебе.
Удачи.
Удача и правильные решения нужны были раньше.
Разворачиваться и уходить — невежливо. Много думать об изматывающей вежливости в адрес сотрудников учреждения, где более не числишься, — нерационально.
— Но как же… как же мы тут без тебя не развалимся к лешему? — встрепенулась Лидочка, продолжая переваривать услышанное.
— Не развалитесь.
— Максим, только не пойми меня как-то не так, но ты же очень много делал! Во что превратятся методика, учебные планы, сетка расписания? Кто их будет контролировать-то? Да мы загнёмся!
Максиму стало неловко. Сколько раз в день (хотя бы в неделю) он задумывался о методике, учебных планах и сетке расписания? Раньше — часто, не реже, чем о гэбенных делах. Начиная с мая — только тогда, когда получал пинок от Лария.
То, что Бедроградская гэбня хотела запустить смертельный вирус в канализацию дома Ройша, несомненно, было важнее сетки расписания.
Да только важнее ли?
Не говоря уже о том, что и сам этот смертельный вирус с мая-месяца был далеко не первым в списке приоритетов Максима.
— Спасибо за беспокойство, но я не думаю, что оно оправдано, — отвёл взгляд Максим. — На данный момент я совсем не тот человек, который способен день за днём выигрывать неравную борьбу с расписанием.
Вот, например, Лидочка вернулась со своей стажировки — её снова надо вписывать в какие-то часы, что-то где-то сдвигать, менять местами.
Расписание, составленное ещё летом, Лидочку учитывало, но на третий день чумы вылез вдруг из-под земли Вилонский Хуй и грядущая в него экспедиция. Да, она была задумана в первую очередь как прикрытие для процедур, необходимых в связи с возникновением потребности в лекарстве, — но это не означает, что она не состоится. Состоится. Кто из сотрудников истфака будет ответственным за экспедицию (с учётом всех произошедших в кадровом составе изменений) — пока неясно, но есть ещё шансы разобраться с этим к началу следующего семестра. А в нынешнем семестре учебный план так или иначе должен быть подчинён экспедиционной подготовке.