Чума в Бедрограде
Шрифт:
Крепко ругаться Попельдопель себя отучил сто лет назад — когда читаешь лекции и тем более торчишь в лаборатории со студентами, привычка крепко ругаться очень мешает. Но…
НО СКОПЦЫ БЛЯДЬ!
СКОПЦЫ СКОПЦЫ СКОПЦЫ
Скопцы, леший их еби.
— Гуанако, — вцепился Попельдопель в покойника, покуда тот не убежал.
Второй покойник после краткой рекогносцировки как раз-таки убежал вместе с Охровичем и Краснокаменным: дела, чума, привлечение студентов (ха-ха, со скопцами-то привлекать эффектней!), всё понятно — но как же поговорить? Попельдопель, между прочим, видел, как покойники общались с делегацией скопцов. И как те чуть на колени не попадали, тоже видел.
— Гуанако, скажи мне только одну вещь, — спросить Попельдопель хотел не одну вещь, а много и разных, но сейчас голова и так шла кругом. — Если вы там были, если вы разгуливали по их долбанному святилищу, как, леший еби, они вас не сожрали живьём, закусив земелькой? Или не оскопили… — Попельдопель вдруг серьёзно задумался. — А если оскопили, то как выпустили обратно?
— Ну… Дима вот обаятельный, — пожал плечами Гуанако и метнул свой бандитский нож строго вверх, в революционное чучело Метелина. Нож сверкнул в воздухе, даже, кажется, свистнул и аккуратненько шлёпнулся обратно, рукояткой прямо в подставленную ладонь. С расстрельной рубахи Метелина осыпались три, а то и четыре пуговицы, обнажив макет революционной груди.
— А поподробнее?
— Попельдопель, — Гуанако говорил тихо, косясь на вновь запертую завкафскую дверь, — ты же знаешь вроде, что я диплом не на науке и технике защищал. Диплом у меня — специалиста по истории религии. И все последние десять лет своей загробной жизни я с интересом выясняю, что мне его даже не зря выдали. Наверное, и правда специалист.
Попельдопель тоже покосился на завкафскую дверь, за которой скрылся Максим (опять занят Онегиным, а не делом?), вспомнил, что невозмутимо отправившийся расселять скопцов Ларий оставил на подпись тысячи бумаг для создания иллюзии совместного проекта медфака с истфаком (когда только успел составить?), и вздохнул.
— Ладно. Но имей в виду: когда всё это закончится, я вытрясу из тебя производственные религиозные тайны.
Тайна чумы в Бедрограде на тайны истории древнего мира, отличный обмен для ничего не подозревающих студентов!
Пока Попельдопель штамповал подписи над секретарским столом, Гуанако с каким-то совсем уж странным лицом пялился на ровный ряд томов собственного ПСС, занимавших самое видное место в самом видном кафедральном шкафу. Семьдесят шестой год, издано посмертно, составитель Онегин Г. Е.
— Знаешь, я же их придумал, — неожиданно усмехнулся Гуанако. — Подземных скопцов-то. Курсовик писал, на третьем, что ли, курсе. Окончательный разгром Империи, двенадцатый век, вся эта жуткая суматоха по обе стороны Урала. У Империи же были элитные войска скопцов — таких совершеннейших отморозков для точечных ударов, там сложная история, откуда всё это пошло.
Попельдопель даже что-то знал про имперских боевых скопцов, с час назад ведь как раз вспоминал давнее гуанаковское наставление не путать скопцов, скопников и оскопистов — но перебивать не стал, решил послушать.
— Эти элитные войска, когда Империя уже того, ещё малость порезали тех, кто под руку попался, а потом пропали. Растворились. Основная версия из учебников — массовое ритуальное самоубийство, командования-то больше не было, делать нечего. А я выебнулся, выдвинул и обосновал гипотезу, что они, спасаясь от суровых росских витязей, бежали в степь, наткнулись на место падения Башни, имперской святыни незапамятных времён. Ну и обосновались там, под землёй. Башня — она же хуй, ёбаный стержень имперского сознания. Самое то для скопцов, чтобы осесть, раз Империя закончилась. Я на третьем курсе доказывал, что они там окончательно ёбнулись, сформировали собственный культ на основе того, что раньше было, попохищали неудачливых степняков для поддержания демографических показателей и загнулись лет за сто, — Гуанако помолчал. — А они не загнулись. Нихуя ж себе, вообще-то говоря.
Не ругающийся крепко Попельдопель был абсолютно согласен: нихуя ж себе.
Несколько сотен человек, Гуанако говорит — около тысячи, в долбаном Вилонском Хуе. Который Имперская Башня, который легенда о первой победе над Империей.
Ни один нормальный человек в неё не верит, только дети и те, кто свихнулся на истфаке.
Студенты будут сражены наповал!
Потому что невозможная Башня из древних летописей таки существует, а в Башне — скопцы, жрут себе землю и приносят жертвы.
Если они почти не выходят на поверхность, что у них творится с обменом веществ? Что у них вообще может твориться с обменом веществ, если они скопцы, гормональный фон-то и так нарушен, а тут отсутствие солнечного света, состав воздуха, специфический режим питания и леший знает что ещё. Вон какие худые, половины зубов нет, глаза слезятся и кожа обгорела только так, пока в Бедроград ехали. И что, простите, у них с головой происходит, если случайно пойманные (и оскоплённые!) люди массово оттуда не сбегают?
Попельдопель поймал себя на рисовании какой-то очередной схемы неизвестно чего — видимо, обмена веществ. Конечно же, на бумагах Лария.
— Слушай, — бумаги Лария надо бы убрать подальше, а то Попельдопель сейчас разойдётся, — я, конечно, совсем другого профиля специалист, но твои скопцы — это клад какой-то. Специалисты нужного профиля бы вообще рехнулись от восторга. Расскажи хоть, что они жрут на самом деле?
— Что-что. Насекомых, грызунов, корешки всякие несъедобные. Мох выращивают и плесень. Изысканная кухня!
— А… — любопытству Попельдопеля пришлось умерить аппетиты, потому что на кафедру таки вернулся Ларий, сказал, что Гуанако бы сейчас поговорить где-то там в конференц-зале с Ройшем, Ройш желает каких-то подробностей из жизни Порта.
Короче, Попельдопелю пришлось в одиночку оправдываться по поводу изрисованного документа.
Хороший мальчик Ларий улыбнулся, махнул рукой, вытащил предусмотрительно заготовленную папочку с копиями всей этой макулатуры и заварил чаю с мягким пряным запахом, начисто отбивающем все мысли о мхе и плесени в грязных плошках скопцов.