Чума в Бедрограде
Шрифт:
— Ларий, подожди, — Попельдопель выслушал доклад про то, как были задуманы гэбни, и учуял там какой-то подвох, — ведь весь этот план Бедроградской гэбни как раз и есть форменное «побежать к старшим». Кто же их послушает, если оно всё так?
— Нет, «побежать к старшим» как раз будет, если мы вдруг напишем ещё один запрос: что у нас в канализациях эпидемия авторства Бедроградской гэбни и мы не справляемся. Из-за нехватки лекарства, людей, денег, чего-то ещё. Отчасти на это их план и рассчитан: что мы поздно заметим и ничего уже не сможем сделать, кроме как броситься наверх.
Стоп-стоп-стоп, хватит, столько политики разом не вмещается в голову Попельдопеля, она не для того над благородно зеленеющим костюмом болтается! Она для вакцин и сывороток, ну и ещё для того, чтобы придумать, как завтра так отправить студентов по районным поликлиникам отлавливать пациентов с тяжёлым ОРЗ, чтобы никто не догадался, чем мы тут занимаемся и чем в этом сезоне примечательно тяжёлое ОРЗ.
Хотя кое-что он во всей этой политике уловил. Или, наоборот, не уловил:
— Но тогда получается, что на наш нынешний запрос не отреагировали как раз потому, что он тоже… ну, немного несамостоятельный? Они напакостили, мы поймали за руку, спасите-помогите… Ой, извини, это не моё дело, вы начальство, вам и решать, просто…
Ларий нахмурился ещё больше, взял в руки чайник с козлами, поставил обратно, снова взял. Козлы продолжали жевать.
— Да вы всё правильно говорите, Юр Карлович, — говорил Ларий не с Попельдопелем, а с этими самыми козлами. — Спасите-помогите, поймали за руку. К тому же поймали недостаточно эффектно, важную запись на диктофон не сделали — нечем впечатлять фаланг. Ройш говорит, без той записи им недостаточно весело показалось. А вообще-то не в записи дело, просто нет же для фаланг никакой чрезвычайной ситуации и эпидемии, чего им дёргаться и лезть в нашу песочницу?
Попельдопель вспомнил, что в их песочнице только что нарисовалась Имперская Башня, и с некоторым ужасом от собственной аморальности по отношению к жителям зачумлённого Бедрограда осознал: неплохой ведь расклад. Фаланги, диктофоны — это всё как-то нечестно, это не про то, кто быстрей и сообразительней, не про то, у кого фантазия богаче и смелости хватит, а про скучную бюрократию. Может, оно и к лучшему, что не реагируют?
Ларий помолчал-помолчал и добавил:
— Знаете же, гэбня всегда говорит «мы» и всегда на публику отстаивает одну позицию, общую. Но это ведь не значит, что у голов гэбни нет частных мнений? Их не принято высказывать, в ряде ситуаций это вообще должностное преступление, но полуслужащий — удобная должность, мало аспектов взаимодействия с полуслужащими регламентировано достаточно чётко. И раз уж, Юр Карлович, вы наш полуслужащий и вся эта беседа ведётся вне всяких протоколов, вот вам моё, а не наше общее мнение: к лешему фаланг, сами разберёмся. Не ответили на запрос — всё, проехали, сейчас есть и другие дела, кроме обивания порогов.
Именно на этой полной решимости ноте завкафская дверь слабо заскрипела (прямо как Онегин, когда страдает) и явила миру
— С фалангами ещё ничего не закончено. Не возьмут так не возьмут, но пытаться будем до последнего.
Ларий с готовностью кивнул — мол, конечно-конечно, с этим никто и не спорит. Максим ещё немного поклубился у двери, убедился в отсутствии саботажа и выдохнул.
Попельдопелю вообще-то нравилась его обычная спокойная уверенность — не всепоглощающая, а как раз нормальная такая, человеческая. Человек, который не кидается в каждую подвернувшуюся авантюру, но зато, взявшись за дело, делает его последовательно и до конца.
Вообще-то нравилась, и сейчас было понятно, что на Максиме лежит прорва дел (Онегин, например, ага), но внутри всё равно зудело. Даже если отдать оформление всех бумаг Ларию с Ройшем, нужны шприцы, халаты, инструктаж старшекурсников-медиков, койки, перестановка в лазарете, пижамы, выгнать всех от аппаратуры для синтеза, кровавая твирь, наконец…
И всё — срочно, и всё — в кошмарном количестве.
Хорошо хоть успел решиться вопрос, откуда: Попельдопель наконец сообразил, что у Университета есть покойник Гуанако, а у покойника Гуанако есть Порт. А у Порта, как известно, есть всё.
Полчаса назад, во время обсуждения плана с гэбней, покойник Гуанако говорил об этом с совсем не такой уверенностью, какая обычно бывает у Максима, но тоже убедительно. Даже поубедительней, наверно. У него не спокойная, а, наоборот, вдохновляющая какая-то уверенность: у Порта есть всё, прорвёмся.
Но даже если всё необходимое есть и будет, надо побыстрей нестись на медфак, надо…
— Юр Карлович, ещё одно дело.
— Ммм?
Так, выключить бессмысленную беготню, Попельдопель не один в этом всём замешан, и ему вовсе не обязательно быть во всех местах одновременно.
— Не могли бы вы осмотреть Габриэля Евгеньевича? Ему, кажется, нехорошо.
Ну здрасьте-приехали.
Максим очень хороший человек, но у него проблемы с приоритетами.
— Тут такое дело… позавчера он… получил удар по голове. Возможно, несколько. А поскольку, как вы знаете, у Габриэля Евгеньевича и так слабое здоровье…
…он сейчас, конечно, возлежит на своей кушетке, закатив глаза, и видеть никого не желает. Попельдопель ещё немного помычал.
С другой стороны, снять с шеи Максима вечного страдальца в нынешних обстоятельствах было бы крайне уместно.
— Это я его ударил, — не к месту покаялся тот. — На факультете сейчас сами знаете что происходит. Не хотел, чтобы его зацепило, а он не вовремя вошёл. Глупо, конечно. Теперь-то я понимаю, что лучше бы Габриэлю Евгеньевичу всё рассказать — он имеет право знать, да и ещё один человек. Должен же кто-то лекции читать, пока мы все тут бегаем!
Кому читать-то?
Онегин действительно полулежал на кушетке (развели кушетки в завкафском кабинете! Попельдопель вот тоже завкаф, а не выпендривается), спрятав лицо в руках и волосах. Вид у него был измятый и потёртый, ещё бледнее обычного. Чем леший не шутит — может, и впрямь в кои-то веки совсем заболел?
Как он вообще на ногах ходит, с такой-то медкартой. Даже сам Попельдопель не разберёт, что в ней настоящее, что успешный спектакль с хватаниями за сердце, а что просто так, в подарок приписано.
Кожа бледная, мучнистая, пульс неровный. Зрачки реагируют на свет с опозданием. Конечности вялые. На просьбу встать и пройти по прямой линии отреагировал невнятным снисходительным жестом — мол, оставьте это. Просьбу коснуться пальцем кончика носа выполнил с третьей попытки. Повышенная температура отсутствует. Жалуется на головную боль и звон в ушах.